Маша осужденно подошла к нему и протянула воскресшему художнику руку для опоры. Он поднялся и, кряхтя, тяжело опустился на скамью, продолжая говорить и, видимо, желая сгладить неприятное впечатление:
— Так, значит, я — Добрыня, а вы — Киевская ведьма? Как мило. Уж не чародейка ли Маринка, что изменила моему Добрыне со змеем? Преоригинальный наряд… Так наша современная молодежь представляет нынче ведьм?
— Маринка? — спросила Маша.
«Какой-то мужик с бородой…», «Называет ведьмой и почему-то Маринкой», «И еще он будто изменил мне с какой-то бабой, и я злюсь», — донеслись до нее утренние слова Кати.
— А с кем вы? То есть с кем он, Добрыня, изменил ей, вы не знаете? — взволнованно переспросила она.
— С православной верой, дитя мое, — серьезно ответил Васнецов. — Оттого-то он всегда был моим главным богатырем! Он — некоторым образом мой автопортрет, я хотел бы быть столь же крепким в своей вере. Всегда хотел, да не всегда мог… И много, много думал о нем. Дело же не в том даже, что он был правой рукой князя Владимира и сражался за веру с мечом в руках, а в том, что он, быть может, и был первым русичем, возлюбившим Бога превыше земной любви. А ведь его красавица-Маринка была, верно, так же хороша, как и вы… Но она была ведьмой — язычницей! Да разве не язычество самая любовь? — вопросил он. И Маша угрюмо и убежденно кивнула в ответ. — Не та, что к жене, детям, отечеству, — уточнил художник, — а та, что способна разрушить очаг, стать над долгом и честью… Тут не физическая, тут иная сила нужна, много большая. Любовь-то любого богатыря сильней! Нет, физическая сила — это Илья, он от земли ее принял. Алеша — смекалка, хитрость и ум человеческие — самый слабый. Ибо ум наш часто немощен и вероломен, и ничтожно то, что мы можем им осознать. Чтоб мир принять, со всеми его загадками, тут душа нужна. И Добрыня — душа этой компании, уж извините за неуместный каламбур. Потому он единственный, кто Илью победил. Победил, но не поверг, а крестами с ним обменялся и стал его братом во Христе! — Васнецов многозначительно поднял руку к компании богатырей и замер, обескураженно морща лоб.
— А остальных двух богатырей, — безнадежно уточнила Маша, — вы с кого написали?
— Илью Муромца — с извозчика Ивана, если не ошибаюсь, Петрова. Алешу Поповича — с сына моего друга Саввы Мамонтова, Андрюши… — ответил Виктор Михайлович машинально вежливо и вдруг возопил в неподдельном кошмаре: — Но позвольте, а где мой Добрыня? Я изображал троих! Это невозможно!
— С извозчика и сына миллионера? — Маша нелепо улыбнулась, совершенно безучастная к крику их создателя. — Вот тебе и рыцари Христовы. Все кончено! Они мне не помогут. — Она порывисто закрыла руками лицо.
— Бог с вами, барышня, отчего вы плачете? — засуетился человеколюбивый художник. — Если вам нужна моя помощь, я к вашим услугам! Чем могу…
— Ничем!
— Никто не сможет ей помочь, — убежденно подтвердил жесткий и нежданный глас.
В дверях служебного входа стоял черноглазый брюнет.
И на одно нелепое мгновение Маше показалось, что он предстал перед ней таким, каким остался в ее памяти с их последней встречи — в черной прошловековой одежде, с суровым пронзительным и сверлящим лицом, — но спустя два она изумилась своей ошибке! На нем были банальные брюки и рубаха, не черные — цвета глубокой синей ночи. Длинные волосы лежали на плечах. И темная фигура, с темными, собранными в хвост волосами, сутки тому скрывшаяся от Даши в тех же самых дверях, откуда появился сейчас он, наконец перестала быть безымянной…
— Господин Киевицкий! — обрадованно вскричал Васнецов. — И вы здесь? Как это, однако, кстати… Вы тоже в маскараде? Вы, верно, Демон? Или, может, сам Мефистофель?
Боже, художник искренне думал, что он шутит!
— ВЫ? — головокружительно выдохнула не в шутку испуганная Маша, отступая к стене и косясь на сомнительного защитника рядом.
— Это Дементий Владиславович, — поспешно представил его Васнецов. — Друг профессора Прахова. А это…
— Мы знакомы с Марией Владимировной, — тихо оповестил его брюнет. — Я ждал ее. И предупредил о ее приходе.
— Вы… — повторила Маша.
— Организатор выставки, — окончил тот за нее.
— Моей? — смешался художник. — Вы занялись меценатством? Дементий Владиславович, со мной такое приключилось, вы не поверите! Я лишился сознания, в голове все смешалось. Такое странное чувство… Кабы не эта милая барышня…
— Милая барышня совершенно зря вас обеспокоила, — угрожающе оборвал его К. Д., поднимая «полочкой» левую ладонь. — Успокойтесь, Виктор Михайлович… Успокойтесь. — Он быстро, с хлопком, проутюжил левую ладонь правой, точно сбрасывая с той некий невидимый предмет.
И Маша, не уразумевшая его странного жеста, невольно оглянулась, чтобы посмотреть, какое впечатление он произвел на Виктора Михайловича, — и увидела, что никакого Виктора Михайловича рядом с ней больше нет. И она осталась один на один с самим…
Глава двадцать пятая,
в которой Булгаков поминается недобрым словом
…враг веры, враг рода человеческого, друг смерти, вор жизни, потрясатель правосудия, источник зла, корень пороков, совратитель людей, предатель народов, источник зависти, причина жадности, начало раздоров, поставщик горестей — слушай, о сатана, и повинуйся!
Литургия «Rituale Romanum»
— Вы — Дьявол? — сказала она сухим, как вобла, языком. — Теперь вы убьете меня, да?
— Итак, вы воскрешали богатыря, чтобы убить Дьявола? — ответил он ей вопросом на вопрос.
Но вопрос был абсолютно исчерпывающим: «Что вы хотите, если хотели убить меня?!»
И Маша, мгновенно ощутившая себя на крошащемся под ногами краю обрыва своей жизни, подумала вдруг не о маме и папе, не о Кате и Даше, которую не успеет даже предупредить, не об убитом Мире и любимом Мише, к которому она уже никогда не вернется, а о Михаиле Афанасьевиче Булгакове, который так страшно обманул ее и обманулся сам!
Ибо если бы не он и не его несуществующий, мудрый и саркастичный Воланд, вечно жаждущий добра и совершающий благо, с которым она мечтала встретиться не меньше, чем запертый в одиночке булгаковский Мастер, — она бы никогда не встретилась с этим — ночноглазым, мрачным и страшным, — представшим сейчас перед ней, стоявшей на краю обрыва своей жизни.
— До чего же вы все-таки человек… — скорбно сказал он, словно прочел ее мечущиеся предсмертные мысли. — Не беспокойтесь, я не стану вас убивать. Но и помочь вам, увы, я не в силах.
— Так вы — добрый или злой? — тупо спросила Маша.
Вопрос получился по-детски торопливый и по-детски черно-белый, но внутри у нее не было места для стыда. Все занимал страх, медленно и неуверенно откатывающий прочь.
— Я не могу ответить на ваш вопрос, потому что добра и зла не существует, — скучливо ответил ей Властитель зла.
