Не Катя-Кылына вдруг утратила веселое спокойствие и захрипела фанатично, захлебываясь своим огромным счастьем:
— Сколькие до меня пытались разгадать эту загадку! И моя бабка, и прапрабабка, и прапрапра… «Страшный обряд или обряд, который невозможно свершить»! Слепую и слепца — легко. Но убить Киевицу, означало — себя. Хитро, не правда ли? Как, если ни одна из нас не в силах даже войти в эту церковь?! И какой в том смысл, если, будучи мертвой, ты не сможешь воспользоваться обретенной властью? Но оказалось, ничего невозможного нет! И смерти — нет! — сверкнула страстными глазами она. — Вот в чем ответ. Уроборос! Мой конец — это мое начало! Истинная гордыня — в смирении. Ибо в природе ничто не умирает — лишь перетекает одно в другое… И сегодня, в ночь на Ивана Купалу, Огненный Змей восстанет из земли вновь. И этот Город вновь будет принадлежать ему, как тысячи лет назад! Он вернет себе землю, которую отнял у него мой треклятый прадед! Ею будем править мы: он и я, его невеста!
— Я не поняла, кто восстанет? — нервно скривилась Даша в сторону Машиного уха.
— Никто! — несказанно обрадовалась та, обнаружив явную логическую нестыковку в патетичном не Катином монологе. — Ничего не будет! — возопила она с торжеством. — Третьей жертвы нет! Здесь — нет! Мы воскресили ее!
— Ах, какие мы маленькие деточки, — зло засюсюкала не бывшая Катериной. — Мы все еще верим в Санта-Клауса и Деда Мороза? Зачем крестьяне приносили жертву водяному? — вывернула она шею к Землепотрясной Даше.
— Чтобы он дал им рыбу, — автоматом выдала Чуб купальскую науку.
— И он давал им, верно? — сузила глаза женщина. — Потому что рыба приплывала есть мертвечину! В природе нет чудес, и все — все чудо, и все ее чудеса безжалостны и гениальны в своей жестокости! Каждая жизнь питается предыдущей смертью! Но дело не в смерти, дело в плоти и крови… Он идет на кровь. Просто потеряв столько крови, никто не останется жив. Даже Киевица. И воскресить ее будет некому, потому что нельзя воскресить себя саму.
— Можно, если Киевиц трое, — упрямо возразила Маша.
— Это ничего не изменит! — внезапно рассердилась не Катя-Кылына, будто в этом невинном числительном таилось страшное зло. — Ничего! Слышите, он просыпается!!!
— Кто? — встрепенулась Даша, и впрямь услышав вдруг необъяснимый вибрирующий гул крови в морской раковине, принимаемый обычно за шум прибоя. Только сейчас этой прислоненной к уху раковиной стало темное нутро средневековой церкви.
Церковь гудела.
— Что это?
— Скоро ты узнаешь это сама! — засияла не Катя. — Ждать осталось недолго. Он идет! Теперь уже никто не сможет помешать мне!
— Кто идет? — Даша с тревогой посмотрела в полукруг апсиды над иконостасом на другую, безжалостно «обезглавленную» Богоматерь с отсеченной кистью левой руки. На «отрезанные» ноги неизвестного ей святого слева…
И подумала с нахлынувшей неуютной тоской, что это неправильно! Церковь должна быть церковью — целой! Не церковь дрогнула.
— А вот и сможет! — вздрогнув от страха, Маша с хриплым отрицающим криком бросилась к узорным металлическим ступеням у входа — туда, где лежал сброшенный ею спасительный груз.
— Что происходит?! — заорала Даша.
У стен церкви начался озноб.
Не Катя застыла, взирая на Машу, не мигая, словно решая в уме какую-то головокружительную по сложности математическую задачу.
— Меч, хозяйка, у нее меч! — визжа, вскочила с четверенек чертова «скамейка» и заскакала по церкви, точно ее окатили кипятком.
— Меч… — повторила за ним не Катя, не сводя мрачного, пронизывающего взгляда с Ковалевой, замершей на ступенях между горящими в огне скрежещущими головами грешников и нарисованным по правую руку от нее коричневым, перепончатокрылым, костлявым чертом, тянущемся когтистой лапой к грозящему ему пальцем праведнику.
— Меч Добрыни… Им он убил Змея!
— Да кто такой этот Змей? — досадливо вскрикнула Чуб, чувствуя, что глохнет от густеющего гула.
— Змей — это Змей!
— В смысле?!
— В прямом!
— С тремя головами?
Не церковь вздрогнула всеми стенами.
Архангел Михаил страстно заплакал, отлетевшими от его лица кусками краски. Даша ойкнула.
— С пятью! Поверь мне! Вот кого замуровали здесь! Залили бетоном! Поставили церковь!
Не понимая, зачем она делает это — от одной насущной необходимости срочно сделать хоть что-то, Маша высвободила оружие из ножен и, держа рукоятку двумя руками, рывком установила меч вертикально, зная, что не в силах его удержать и тот вот-вот завалится носом в пол.
— Так что, дракон вылезет из-под пола? — запаниковала Даша. — Сейчас?
— Ты слышишь их, Папа?! — с внезапной радостью закричала не Катя, кажется, разгадав свой загадочный ребус. — И верно плачешь, видя, что твои защитники — жалкие слепцы! Даром что их трое! Но нет, одна из них была достойна стать Киевицей. И она стала ею, не так ли? Ведь она стала мной!!! Он идет ко мне! Его сила безмерна!
Гул нарастал. Заложил уши.
Маша, насупившись, шагнула к не Кате, чудом удерживая балансирующее в руках лезвие.
— Хочешь убить меня? И ее?! — в Катином голосе мелькнуло не Катино уважение, впрочем, совершенно лишенное страха. — Но, — глумливо возразила ее тщетной угрозе она, — это все равно невозможно! Да, да, это чертовски смешно! — захохотала не бывшая Катериной. — Я не могу убить вас, а вы — меня! Потому что мы все — Киевицы! И никто не в силах лишить нас жизни против воли. Никто, кроме…
— Демона.
Машин меч с гулким отчаянием полетел на каменный пол.
А пол возмущенно загудел под ее ногами. Ступни почувствовали, как камень перестал быть бесчувственным камнем — нечто под ним, вскормленное человеческой кровью, уже жило, пульсировало и крепло, и ему было тесно там.
— Бежим! — взвыла Чуб.
Плита под ней покачнулась, как больной зуб. Не церковь заплакала четырьмя стенами. Не Катя самодовольно запрокинула горло и захохотала.
А потом Маша увидела, как ее рот распахнулся темной неровной ямой, глаза закатились, изо рта потек страшный хрип, потому что оставшаяся за ее спиной Даша Чуб нежданно с ненавистью накинула на ее шею золотую петлю своей цепи-змеи и зло защелкнула замок…
И Маше показалась, что Катя распалась на двух Кать: одну — плотскую и плотную, мгновенно обмякшую, как скинутая на пол усталая одежда, вторую — размытую и зыбкую, закричавшую:
— Слишком поздно! Солнце село! Он уже здесь!
Но расслышать что-то еще ей не удалось.
— А-а-а-а-а-а!!! — завыла Землепотрясная, потому что земля под ней затряслась и пошла длинными растущими трещинами.
С потолка посыпался сухой штукатуркой Иисус Христос, окруженный крылатым кругом ангелов. Маша попятилась назад — очень вовремя: в ту же секунду туда, где она стояла, упал кусок стены с отколовшейся частью фрески — и плоский византийский глаз взглянул на нее бледным остановившимся зрачком.
