— Что это? — тужась, промямлила она.
— Ваша Власть, — отозвалась Вася справа. — И мы признаем ее, — добавила она со значением. — Это золото нашего Отца, собранное в ночь на Купало… А его — значит, ваше.
— Клады? — заинтересовалась Чуб.
— Мы должны поделить это? — проклюнулась Катя.
— А… — равнодушно протянула Маша.
Ей хотелось только одного — лечь или хотя бы присесть куда-нибудь, и она вспоминала с тоской, что во всех порядочных сказках, одержав победу, уважаемые их авторами герои приходят в себя — лежа в кровати. В то время как спасенные ими, прикладывая палец к губам, шепчут друг другу: «Тише, тише… Они должны отдохнуть».
— Польза, честь и слава! Слава змееборцам! — заорали ведьмы.
Машина голова клонилась тяжестью набок. Крики, звон, движение, тени… Ноют ссадины на содранных о решетку руках. Холодно, холодно, холодно…
Тепло. Запах, резкий и знакомый, потащил ее наружу. Маша чихнула и проснулась. Она сидела на теплой, покрытой мехом скамье в комнате с низким потолком и застланным золотом полом. А перед ее лицом зависла широкая чаша с шепчущим паром теплым отваром.
— Выпейте, — сказала Василиса Андреевна.
Прямо по курсу красовалась Даша Чуб — как обычно, голая. Облепленная с ног до головы листьями подорожника, веселая и, похоже, пьяная, не то от радости, не то от выпитого пойла, — во всяком случае, в руках у нее была точно такая же чаша.
— П’ю за дiвок чарiвноï краси! Хто бачив кращих, хай ïм повилазить! — бравурно тостанула Землепотрясная, деловито придерживая лист на левой скуле, и чокнулась с такими же голыми ведьмами. — А еще, — затарахтела она, — всем мужикам должны выдавать при входе рога и хвосты! А балет будет танцевать чертов кан-кан! Это что-о-о-то!!! Парни раком, хвосты вот так! А на костре мы сожжем чучело Инквизиции! Они нас, а мы их! Правильно, девки?! Давайте! За нас с нами и за хуй с ними!
Ведьмы с готовностью смежили чаши. Поодаль возвышалась Екатерина Дображанская, вокруг которой суетилось не меньше десяти прихлебательниц. Двое старательно просушивали ее черные волосы пушистым полотенцем. Пятеро с трепетом оборачивали высокое и стройное тело огромной мокрой простыней. Еще трое стояли на подхвате.
— А «Гори, гори ясно, чтобы не погасло» — это купальская песня, а вовсе не из сказки «Двенадцать месяцев»! — трещала Даша.
— Купальская роса снимет любую болесть, а огонь… — вещала Дображанской прислуживающая, со спутанными медными космами.
И вид у Кати, стоящей на куче злата в покоях сожженного в XVII веке замка воеводы и принимавшей царские почести от своры гологрудых ведьм, был настолько довольный и умиротворенный, словно все, наконец, встало на свои места.
— Выпейте, моя Ясная пани.
Маша послушно приняла горячую чашу из рук Василисы и, только взяв сосуд, заметила: ее руки обмотаны какими-то листьями и тряпками и уже не болят.
— «Земля-Мати, благослави меня травы брати, и трава — я», — буднично буркнула Вася. — Пейте, — повторила она, — это настой кочержника, он поможет вам вновь. Кабы не он… — Василиса Андреевна помрачнела. — Это было страшное испытание — вступить в войну, прежде чем сила Киевиц успеет вырасти в вас.
— Вырасти? — переспросила Ковалева.
— Как куст. Как дерево, — разъяснила ее учительница. — Ничто в природе не возникает по щелчку пальцев. На все нужно время. И даже трава не успеет прорасти из семени за три дня… Кажется, — задумчиво пробасила она, — за всю историю Киевиц только одна оказалась в подобной западне. Но она была потомственной ведьмой и впитала с молоком матери все, что вы с трудом читали по слогам… И все же, в отличие от вас, она проиграла. И погибла. Вместе со своим Городом.
— Когда это было? — тихо спросила Маша.
— Нашествие Батыя. — В ответе Васи вновь послышались требовательные преподавательские интонации.
— 1240-й, — инстинктивно выдала Ковалева. — Из 150 тысяч киевлян в живых осталось только пятьдесят. Десятинная церковь была разрушена. Киевская Русь распалась, началось татаро-монгольское иго…
— Хорошо, давай зачет… Ой, простите меня, Ясная пани! — неподдельно испугалась препод. — Сегодня госэкзамен у выпускников. Ничего не помнят, ничего не знают, как из глухой Сибири. Не знают даже…
— Так Киевицы — ведьмы? — оборвала ее Маша. Но это был не вопрос, а лишь усталая констатация.
— О нет, вы не ведьмы и не святые, — ободрительно опровергла ее преподавательница. — Но в то же время и то и другое, а значит, ни то и не другое, — непонятно ответила она.
Но Маша поняла ее без труда:
— Как Киев?
— Да, как наш Город. — В Васиных словах была гордость.
— Столица ведьм…
— Столица ведьм.
— И Столица веры… — Маша помолчала. — Я не пойду на шабаш, Василиса Андреевна. Я не могу так… Липа Петра Могилы, музей, усадьба Муравьева дома, Кирилловская церковь, Мишины работы — все сгорело…
— Прикажете воскресить их? — просто поинтересовалась ведьма.
— А это возможно? — удивилась ее студентка.
— Не беспокойтесь, Ясная пани, это можем сделать и мы. Это не то, что испросить отошедшую жизнь у Земли и Неба. С такими просьбами позволено обращаться только Киевицам.
— Как вы прекрасны, Екатерина Михайловна!
Маша дернула головой. В другом конце низких покоев стояла невероятно красивая Катя, похожая на драгоценного золотого идола. Ее обнаженные руки, запястья, предплечья, талия, шея, волосы, уши были увешаны тяжеловесными украшениями, переливающимися мгноцветными камнями.
— И я… Я тоже хочу так! — Чуб принялась поспешно обдирать с себя расплющенные подорожники. — А вы что, на нее все самое лучшее понадевали? Нужно же по-честному, одинаково! Все, давайте, девочки, по последней, — развернулась к своим собутыльницам она. — Пусть плачут все, кого мы не хотели, и сдохнут все, кто нас не захотел!
— Я устала… — плачуще попросилась Ковалева.
— Выпейте настой, — заботливо напомнила Василиса.
— У меня нет праздника, — тронула Маша пальцем грудь.
— А кто там? — с полуулыбкой полюбопытствовала Василиса Премудрая, нависая над ней безразмерной грудью.
— Там… — Маша захлопала глазами и рвано вздохнула.
— В этом-то все и дело, — понимающе улыбнулась Василиса Андреевна. — Выпейте, Мария Владимировна, вам еще понадобятся силы… Он ждет вас!
* * *
Маша тщательно осмотрела свое лицо в крохотное зеркальце, чудом сохранившее свою хрупкую жизнь в ее кармане.
Зеркало не разбилось — это к счастью! Счастье, такое близкое, переполняло ее до ласковой дрожи мурашек на коже. Ее щеки пылали. Теперь она ощущала их победу. Столь же огромную, как и награда за нее.
