«Мама убьет», — аморфно подумала Маша. Куда больше ее занимал сейчас вопрос: как велосипед попал сюда? Может, кто-то привез ее на гору? Она снова с надеждой посмотрела на юго-запад, молясь про себя, чтобы бойкая блондинка не сумела догнать красивую, вредную брюнетку и поскорее вернулась обратно. В ее присутствии Маша чувствовала себя куда увереннее. Наверно, потому, что раз та уже помогла ей, не бросив ее одну в «Центрѣ Старокiевскаго колдовства» у чужого бездыханного тела.
Машины молитвы были услышаны. Из-за угла дома появилась взъерошенная, разрумянившаяся Даша. Она шла, излучая вокруг электрические заряды гнева, и, остановившись, разъяренно топнула ногой. Затем в отчаянии подскочила к своему мопеду и дробно заколошматила себя кулаками по голове.
— Ну дура я! Дура! — обиженно завопила она. — Че я за ней пешком погналась? Представляешь, эта сука тормознула тачку на перекрестке! Я чуть-чуть, совсем чуть-чуть не успела! Водитель охренел от дамы в белье, и как рванет… Ну я тебя еще достану! — Ее кулаки оставили в покое голову и взметнулись вверх в Катин адрес. — Чувствую себя полной идиоткой, — недовольно резюмировала она. — Впрочем, — неожиданно засмеялась Даша. — Нельзя сказать, что это такое уж дискомфортное чувство. Я часто себя ею чувствую, уже привыкла. А ты вообще кто?
— Маша.
— А круто ты вчера в ступеньки въехала, Маша! Кто же с зажмуренными глазами на велике ездит, а, дурында?
— Я приехала на велосипеде? — не поверила ей полуночная велосипедистка.
— Значит, ты тоже видела эту херню? — проигнорировала ее вопрос блондинка. — И тетку в огне? Вот тут?! — ударила она ботинком по бетонной плите. — Ты помнишь, че она нам сказала?
— Что мы умрем прежде, чем рябая станет любой, а боль сгорит в огне, ибо наше спасение лежит там, куда нам нет возврата, — дотошно отчиталась Ковалева.
— Рябая — любой? В смысле, такой, как все?
— Нет, не любой, а любой. То есть любимой.
— Тогда мы умрем еще не скоро, — оптимистично заключила Даша Чуб. — Кто же рябую полюбит? Разве что за деньги. Но это ведь не считается… — Она озадаченно почесала короткий нос. — И с работы меня поперли. А я ведь там и жила, и питалась, с тех пор как с матерью поругалась, — добавила она, размышляя. — Вот туда мне точно нет возврата. Ладно, куда тебя отвезти?
— На Соломенку. Если можно, — тревожно сообщила ей Маша. — Я бы и сама, только я — вот… — Она сконфуженно ухватилась за край пижамы и смяла его в руках.
— А че, прикольная пижама, тебе идет! Не комплексуй! Кто знает, может, сейчас так модно? Ладно, дите, держи… — Чуб, не раздумывая, сняла с себя блестящий пиджак, казавшийся катастрофически нелепым в свете раннего, едва отпраздновавшего шесть часов от роду дня, и добродушно протянула его Маше.
И хотя последняя сочла, что этот цирковой наряд еще страшнее ее гороха и в комплекте они как раз представляли идеальную клоунскую пару, отказаться Маша постеснялась, боясь оскорбить дружелюбную блондинку в лучших чувствах.
— А велосипед? — сиротливо спросила она, понимая, что уже искушает ее терпение.
— Ну, велик, прости, я на веревочке не поташу. Давай в кусты его спрячем, там, в яме. Потом заберешь… — Даша нагнулась, чтобы помочь Маше перетащить обломки, и вскользь похвалила: — А ты вчера завивку сделала? Тебе классно!
Ковалева недоуменно дотронулась до своих волос. И обнаружила, вздрогнув, что ее и без того одуревшая голова разбухла от взбитых и непокорных кудрей, строптиво вырывающихся на волю из растрепанной косички, которая еще вчера была маленькой и куцей, а теперь радостно вилась до середины спины.
* * *
«Грач», которого Катя так удачно поймала на перекрестке Владимирской и Большой Житомирской, поднялся с ней в квартиру и, к своему глубокому удивлению, получил от «проститутки в драных чулках» обещанную и более чем щедрую награду.
— Может… — запнулся он, муторно глядя на нее.
«Проститутка» была невероятно красивой! Красивой до рези в глазах! — именно это и заставило его потрясенно затормозить машину, разом позабыв про все дела и правила безопасности и гигиены.
— Даже не думай об этом! — жестоко обломала его Катя и захлопнула дверь.
Ее бил озноб. А под коробкой лба было удушливо-жарко, как в кухне, переполненной тяжелым газом. Арка, отделяющая прихожую от гостиной, обрамляла печальную картину — следы вчерашней романтической прелюдии. И сейчас Кате нужно было заново приступать к решению вопроса, который она собственными руками сделала практически неразрешимым: лысый боров, еще недавно готовый есть из ее рук, наверняка воспользуется первой представившейся ему возможностью, чтобы отплатить ей за постыдное унижение.
Однако с утра на горизонте обнаружилась новая проблема — не менее, а, возможно, и более опасная…
Вздохнув, Катя устало прислонила несчастную больную голову к косяку двери. Часы с золотой галантной пастушкой показывали двадцать три минуты седьмого. Пора собираться. В восемь Катя всегда была на работе. Дома ей не сиделось и не ленилось, хоть она и любила свою квартиру — такую льстивую, дорогую и идеально просчитанную по стилю, гордясь своими неженскими креслами и диваном; и паркетом красного дерева, контрабандой вывезенным из ветхого особняка на Липках; и механизмом часов на маленькой ладошке пастушки-маркизы, которые шли уже три столетия, не оступившись ни на минуту. Но любила она ее именно как идеал — совсем не той уютной, теплой и безотчетной любовью, которую вызывают у обывателей их удобные кресла-норы, растоптанные тапочки и заботливые, ласковые пледы.
«Почему я ударила Василия Федоровича и помчалась туда? Что там было? Я видела это или?..» — не позволила себе разнюниться она.
Катя неприязненно посмотрела на отвоеванную книгу и письмо, мимоходом брошенные ею на столик под зеркалом в коридоре. Разгадка или хотя бы наводка на разгадку должна отыскаться именно в них!
Изо рта книжки высовывался треугольным языком листок, вырванный во время драки с хамской блондинкой, и, машинально потянув страницу 104 за помеченный цифрами уголок, Катя поднесла ее к глазам.
«Властью моей руки…» — бегло прочитала она.
И обмерла, задохнувшись от бреда.
Ее пальцы, сжимавшие листок, оканчивались неприлично длинными, выгнутыми дугой ногтями! Этого не могло быть! Не могло! И отпихнув взглядом эту чужую, непонятную руку, Катя стремительно вцепилась в зеркало и закричала.
Женщина, глядевшая на нее из зеркального стекла, не была Катей. У нее были сумасшедшие глаза и сломанные обезумевшие губы. А по серым щекам стекали ниже плеч ровные иссиня-черные волосы.
— О-о-о-о-о-о-о-о-о… Нет! Нет! — завизжала женщина.
А Дображанская, выронив книжный лист, безжалостно взорвала ногтями черный конверт — единственное место в мире, где могло прятаться Объяснение!
Ясные Киевицы, —
не без труда разобрала она чудной архаический почерк, с витиеватыми росчерками и завитушками,
