Мать знала: в таком настроении его лучше не трогать. Но…
— Нет, ты должен меня послушать! — внезапно затарахтела она, с ходу компенсируя себе десять минут унизительного терпения. — Она твоя дочь! А ты знаешь, кого она в дом привела? Проститутки кусок! Патлы, как у папуаски! Серьга в носу! А вместо майки — лифчик! И еще говорит мне: «Я — певица!» — визгливо-противно передразнила она Дашу Чуб. — А Маша с ней заявилась такая, что не узнать. Вся в кудрях и одета черти во что. А на вечеринке той одни девочки были! Я сразу не поняла… А оказывается, вот оно что! — Мать понизила голос до панического шепота. — Машка-то наша — лесбиянка! Ты слышишь, отец? Вот чего у нее мужиков не было. А как сняли венец безбрачия, сразу и поперло… Господи, что ж это делается, а? Может, обратно его надеть?
— Уйди от меня, Аня, — отмахнулся Владимир Сергеич. — Что ты несешь? Слушать противно.
— Я знаю, что говорю! — оскорбленно взвизгнула мать. — Ты знаешь, чем они там, в ее комнате, занимаются? Друг другу под юбки в трусы заглядывают!
— Опять шпионила! — разозлился Сергеич. — Да отстань ты, наконец, от девки! Всю жизнь ее мордуешь. Школу с медалью окончила, в аспирантуру идет, — а тебе все не так.
— Конечно, — заныла мама. — Она твоя любимица. А ты спроси у нее лучше, куда она велосипед дела? Небось, эта прошмандовка ее и подговорила вещи из дома выносить.
— Да замолчишь ты, в конце концов, или нет? — Отец громко хлопнул ладонью по столу и угрожающе поднялся во весь рост. — Веди ее сюда! Я сам с ней поговорю! Все равно надо…
Он не окончил предложения. И Анна Николаевна взыскательно посмотрела на него, пытаясь определить, какой именно из ее аргументов таки возымел на него нужное действие.
— Ты ж только не очень, — неуверенно сказала на всякий случай она. — Ремнем-то не надо.
Владимир Сергеич страдальчески поморщился.
Старший сын Дмитрий и впрямь получал от него порой на орехи, но Машу он за всю свою жизнь не тронул и пальцем. Добрый, послушный, старательный ребенок — такую только к ране прикладывать.
— Оставь нас, — категорически гаркнул он, когда несколько минут спустя жена привела к нему растерянную дочь. Та испуганно моргала: каким бы коротким ни был их хрущевский коридор, по дороге сюда мать успела застращать ее отцовским гневом.
— Послушай, — сделав супруге предостерегающий жест рукой, отец взял Машу за сутулое предплечье и повел на балкон — подальше от вездесущих материнских ушей. — Ты, Мурзик, на мать не сильно реагируй. Знаешь, какая она у нас: сам пью, сам гуляю, сам стелю, сам лягаю. Сама придумает — сама испугается. А ты уже взрослая, тебе нужно и погулять и повеселиться. Я в молодости сам раз на спор с моста на Труханов остров прыгнул… Представляешь? — Владимир Сергеевич говорил об этом быстро и комканно, как о чем-то неважном и несерьезном. И вдруг спросил: — А скажи мне, Мурзик, ты с другими студентами дружишь?
— Нет, — отрицательно покачала головой дочь, дивясь такому детскому вопросу.
— Совсем?
— Нет, ни с кем не дружу, — подтвердила она.
— А эти девочки, с которыми ты вчера, они кто?
— Даша — певица, в ночном клубе поет. А вторая… — Маша припомнила Дашину характеристику красивой брюнетки. — Она бизнесом занимается. И не совсем девочка — ей уже лет тридцать, наверно.
— Ну что, хорошая компания, — одобрил папа, и в его выводе послышалось непонятное облегчение. Он улыбнулся неудачно и неубедительно и заговорил снова, и стало видно, что теперь слова даются ему с огромным трудом: — А ты никогда не слышала, доча, чтобы у вас в группе или в институте кто-то говорил про диггеров? Ну, тех, которые по подземным пещерам лазят.
— Нет, никогда, — тщетно попыталась припомнить та.
— А Маргариту Боец ты знаешь?
— Конечно, она же со мной в одной группе учится. А разве Рита по пещерам? — Исходя из того немногого, что Маша знала о красавице Рите, ту интересовали лишь остроугольные повороты моды, богатые поклонники и ночные клубы. Представить себе, как Маргарита Боец в своих кокетливых, украшенных манерными малиновыми цветами босоножках спускается в какую-то загаженную киевскую пещеру, Маша не могла. — Да вряд ли, — недоверчиво тряхнула она обретенными кудрями.
— А ты с ней близко была знакома, Мурзик?
Отец пронизывающе посмотрел на дочь, как будто не верил ей или не решался сказать нечто важное, не рассчитанное на детей старшего студенческого возраста.
— Нет, мы даже ни разу не разговаривали, — стыдливо призналась Маша. — А что?
— Ладно, Мурзик, ты все равно узнаешь, — безрадостно вздохнул папа. — Сегодня ночью мы нашли твою одногруппницу в Кирилловской церкви. Мертвой. И сумку ее со студенческим билетом нашли, по нему и опознали.
— Как? — вырвалось у Ковалевой. — Риту?
— Убили ее, — мрачно сказал отец. — Эти самые диггеры-сатанисты и убили. У-у, попадутся они мне еще, сволочи! Убью гадов! — Он с ненавистью ударил кулаком по перилам балкона, болезненно вздрогнувшими под его тяжелой рукой. — И запомни, доча, если ты что в институте про них услышишь, сразу мне говори! А если кто, например Красавицкий твой, тебя покличет по подземным ходам разгуливать, — тем более. Поняла?! Никогда, ни за что в Кирилловку ни ногой!
И тут Машино лицо само собой свернулось и заревело.
Она плохо знала Риту, и та никогда не нравилась ей — но она знала ее живой. Смерть до сих пор милосердно обминала Машу — все ее родственники, включая обеих бабушек, были, слава богу, живы и здоровы. И сейчас, издерганная и возбужденная стрессами приятными и не очень, осовевшая от полуночных бдений под черным небом, прибитая Дашиным непререкаемым заявлением «раз хвоста нет, значит, прости, мы не ведьмы», на которое она, спасовав, не нашлась что ответить, — Маша оказалась совершенно беззащитной перед ней. И заплакала в голос, мусоля кулаками глаза и щеки, обо всем том, к чему никак не готовила ее жизнь, предсказуемая, и скучная, и спокойная, как много раз виденный фильм, реплики из которого ты можешь говорить вместо актеров.
Папа попытался погладить ее по голове, но, застеснявшись себя самой, Маша увернулась от его ладони и бросилась прочь, заткнув обеими руками рот, из которого вырывался жалостливый плач.
Владимир Сергеевич вернулся на кухню и, не сдержавшись, люто лягнул ногой невинную табуретку, грязно выматерившись вслух.
— Нет, не надо, Вова, не надо! — завопила мать, вбегая и судорожно хватая его за рукав домашней рубахи. — Она и так уже заливается… Пожалей ее, отец! Пусть лучше Маша будет лесбиянкой, чем старой девой!
Из дневника N
Вы задумывались, способны ли вы убить?
И я знаю, что вы ответили себе на этот вопрос: «Ради защиты собственной жизни, жизни своих детей и родителей…» Но ваше «да» с оговоркой означает одно: вы ничем не отличаетесь от животных. И хищники не убивают без необходимости. Они защищают свою жизнь и жизнь детей. Они просто хотят есть…
