— Богатая заказчица без турнюра — тоже! — отрезала Маша. — А тем более без шляпы. Без шляп тогда ходили только проститутки!
— Есть платочек, — оправдалась добытчица, выуживая из кулька черную шаль из нитяных кружев. — Он с твоим платьем на манекене висел… И вообще, — разозлилась она, — другой женской одежды в музее все равно не было! Только поповские рясы и мужские костюмы. В конце концов, можем никуда и не идти. Не больно надо!
— Ладно…
Маша надменно надула щеки. Демонстративно вытянув шнурок из кроссовки, повесила на него священный ключ от булгаковского дома, а шнур — на шею. Затем отошла от Даши на два шага и, хмуро обозрев землепотрясную подругу с головы до пят, изрекла с непререкаемым профессорским видом:
— Запомни! А лучше — запиши. Не говори «хреново» — говори «скверно». Не говори «прикол» — говори «пассаж». Не говори «типа» — говори «вроде», «наподобие» или «чисто как у него». И ни в коем случае не говори «вау» и «землепотрясно» — только «Господи, прости нас грешных!».
— А если «вау» в хорошем смысле? — серьезно уточнила Чуб.
— Тогда: «Господи, спасибо тебе!»
— О'кей.
— Не «о'кей», а «всецело с вами согласна».
— Ясно, — нетерпеливо закивала согласная. — А в промежутках-то что говорить?
— Скажи Виктору Михайловичу Васнецову, — начала придумывать на ходу студентка исторического, что ты из женского Флоровского монастыря на Подоле.
— Монашка?
— Нет, лучше послушница.
— А какая разница?
— Монахиня уже приняла постриг, — терпеливо разъяснила ей Ковалева. — А послушница может уйти в любое время… Скажи, что у тебя сызмальства дар к рисованию и твоя заветная мечта — стены в Божьем храме расписывать. Но мать-настоятельница тебя на это дело не благословляет и такого послушания не дает. Считает, что это гордыня и не женское дело. Вот ты и хочешь монастырь покинуть, и пришла умолять его, чтобы он порекомендовал тебя в рисовальную школу Николая Мурашко.
— Bay! — восхищенно закачала косами Чуб.
Маша оценивающе сощурила правый глаз, примеряя подругу к только что придуманной ею пуританской истории.
— Перекрестись, — с сомнением попросила она.
— Креститься я умею, у меня мама в церковь ходит! — Даша гордо продемонстрировала обретенный навык.
— Синяк — ниче… Скажешь: мать-настоятельница во гнев вошла, оттого что ты перечить ей осмелилась, и ответствовала, мол, любой человеческий дар — Божий, и погибель его Богу не угодна. Виктор Михайлович должен тебя понять! Он сам собирался священником стать, но бросил семинарию на последнем курсе и поступил в Академию художеств.
— Нуда?!
— Не «ну да», а «неужто». Косметику смыть!
— Ясный перец… — вздохнула Чуб.
— Не «ясный перец», а «всецело с вами согласна», в крайнем случае — «само собой разумеется». Серьгу из носа вон! Ногти остричь!
Даша с жалостью обозрела остатки роскоши на левой руке и молча вздохнула второй раз.
— Опусти глаза. Ты должна все время смотреть вниз. Черницы по сторонам не зыркают и почти никогда не смотрят в лицо собеседнику. То есть на то они и послушницы, что всем своим видом демонстрируют послушание.
Чуб громко и возмущенно зевнула и послушно уставилась на носки своих ботинок.
— А зевнешь — тут же перекрести рот, чтобы нечистый в душу не залетел. Нет! Не подымай глаза! Привыкай! Кивай и соглашайся. Уже лучше! — смилостивилась суровая наставница.
— А если он, прости Господи, попросит меня что-то нарисовать? — с неподдельным испугом представила Даша, старательно любуясь досками паркета.
— Так нарисуешь.
— Что?! — взмолилась к паркету Чуб. — Палка, палка, огуречик? И че он мне после этого скажет?
— А скажет что-то не то, плачь, падай в обморок, — короче, тяни время! — неожиданно твердо приказала Маша Ковалева. — Ведь непонятно — что и от кого мы должны услышать. Значит, наша задача — услышать как можно больше. И запиши на бумажке, а то забудешь: «Именем Отца моего велю: дай то, что мне должно знать».
— А ты не боишься, — неуверенно почесала нос Даша Чуб, — что наш Отец… ну, в общем, не наш Бог?
Из дневника N
Есть еще поповский Дьявол, рогатый, хвостатый и беспятый… Но он скучен и давно не тянет на поп-звезду. Дьявол попов — грязный, вонючий и зацикленный старикашка, слишком примитивный в своей злобе. Вышедший в тираж и доживающий свой век в церковной богадельне для престарелых.
Но если бы вы удосужились пролистнуть пару книг, вы бы знали, кому молиться!
Читайте книги, господа идиоты, просто иногда читайте книги, и тогда вы узнаете, что перевернутый крест символизирует вовсе не Сатану…
Вы просто забыли, кого окрестили Дяволом тысячу лет назад!
Глава восемнадцатая,
в которой Маша встречается с Мефистофелем
Зрелище было более чем необыкновенное: на фоне примитивных холмов Кирилловского за моей спиной стоял белокурый, почти белый блондин, молодой, с очень характерной головой, маленькие усики тоже почти белые. Невысокого роста, очень пропорционального сложения, одет… вот это-то в то время и могло меня более всего поразить… весь в черный бархатный костюм, в чулках, коротких панталонах и штиблетах. В общем, это был молодой венецианец с картины Тинторетто или Тициана.
Л. Ковальский. «Михаил Врубель»
Возле подъезда их никто не ждал.
Через Софиевскую, отделявшую Владимирскую, 28, где Маша рассталась с послушницей Флоровского, от Десятинной, 14 (бывшей до революции Трехсвятительской, 10), куда шла незваная гостья господина Врубеля, последняя промаршировала, словно осужденный солдат сквозь палочный строй, — хотя прохожие поглядывали на ряженую девицу не более чем с ленивым любопытством. В центре Киевского акрополя селилось немало заведений, обслуга коих щеголяла в ретро-костюмах, и ее наверняка принимали за одну из них. Но Маша, ни в одном из подобных мест не бывавшая, о сих обыкновениях не знала, и оттого страдала ужасно.
«Ничего не получится», — тоскливо подумала она, останавливаясь у чересчур новой двери с гофрированным зарешеченным стеклом, испугавшей ее двумя раззолоченными гербовыми досками:
Нацiональна рада Украïни
з питань телебачення та радiомовлення
Державний комiтет Украïни
у справах сiм'ï дiтей та молодi
«Меня сюда просто не пустят. Да они и закрыты! Выходной».
Совершенно уверенная в провале, Маша с грустью посмотрела на убегавший вниз Андреевский, спускавшийся к заветному тринадцатому дому, и, вздохнув, вяло толкнула дверь — «Именем Отца моего велю: дай то, что мне должно знать! Час, день, анекдот», — но та легко поддалась.
