Служба не была для Владимира тягостной. Да, нелегко. Да, непривычно. Но с другой стороны, это была путевка в небо. Навязший в зубах газетный штамп, а по-другому и не скажешь. Другого пути у Ливанова не было. Только так, через военное училище. О гражданском воздушном флоте он и не думал. Другое это было, совсем другое. Куда реальнее для мальчишек 30-х годов военные самолеты, краснозвездные, быстрокрылые стражи революции.
Летом курсантов вывезли из училища в полевой лагерь у аэродрома Донгуз. Началось освоение техники. То, что им вдалбливали в головы на занятиях, заставляли учить по схемам и таблицам, сейчас дали пощупать руками. Не только пощупать, но и попробовать.
Летать, летать и летать! Душа рвалась в небо. Сначала старенький биплан «Р-3» под присмотром инструктора. Потом более современный «У-2». Постепенно ребят начали допускать к самостоятельным полетам. И только в конце августа самым лучшим из группы позволили полетать на настоящем двухмоторном «ДБ-3».
В конце лета это были уже не те вьюноши с горящими глазами, обступившие учебную спарку, дрожащими от волнения руками поглаживавшие полотно обшивки крыльев и в глубине души боявшиеся подняться в кабину. Загоревшие дочерна под степным солнцем лица, выбеленные волосы, мозолистые руки и тот же самый огонь в глазах. Страх перед небом ушел, на его место пришел опыт самостоятельных полетов, появилась уверенность в своих силах.
Учебная рота сократилась. Неожиданно выяснилось, что небо не для всех. Трое парней были отчислены за хроническую неуспеваемость. Несколько человек ушли сами, так и не сумев перебороть страх перед машиной.
Володя не сильно огорчался, когда кто-либо из курсантов покидал училище. Товарищей жалко, но небо не для слабаков. Если не смог переломить страх, не умеешь чувствовать самолет, полет не вызывает у тебя чувство восторга, а один вид открытой кабины и хлипких, обтянутых тканью бортов машины бросает в дрожь и выворачивает желудок наизнанку, значит, ты не наш. Ты можешь быть хорошим товарищем, но ты не станешь таким, как мы. Кому недоступно небо, нет места в боевом товариществе летчиков. Их не осуждают, в конце концов, это не их вина, их просто жалеют и не любят. Такая вот нехитрая философия.
Естественно, Володя не забывал своих родных, помнил школьных друзей, родной город. Даже ставшее таким близким небо не могло притупить чувство любви к Настеньке. Они переписывались. Сначала каждую неделю, затем немного реже. Времени на все катастрофически не хватало. Переписка — штука такая, подленькая, она дает иллюзию близости, заставляет думать, что ты не потерял человека, позволяет разговаривать на расстоянии.
Нет, все было по-прежнему. Молодые люди любили друг друга, надеялись встретиться и больше не расставаться. Володя все просчитал заранее: как только он окончит училище, так по пути к месту службы заедет домой и заберет с собой Настю. Лейтенантского жалованья на молодую семью должно хватить. С жильем проблем не будет, всем летчикам дают, если не настоящую квартиру, так комнату в ДНС. Куда его распределят, Володя не загадывал. Все равно против начальства не попрешь, а с милой рай даже в Заполярье. Впрочем, большинство бомбардировочных полков базировались в европейской части Союза, в местах благоустроенных.
Судя по письмам Насти и родителей, дома все было хорошо. Жизнь идет, бывшие одноклассники помаленьку обустраиваются во взрослой жизни. От Васи пара писем пришла. Кореш работает токарем, пишет, что в бригаде освоился, тянет лямку наравне со старыми рабочими, не отлынивает. Ему даже премию дали за победу в социалистическом соревновании. Молодчина друг, со временем будет уважаемым человеком, может, даже в начальство выбьется. А что? Наработает стаж, поступит на вечерний факультет, так со временем и поднимется. Человек он хороший, ответственный, и семья за спиной не дает расслабиться. Сестренок растить надо.
Настя работала в строительной бригаде отделочницей. Девчонка не побоялась пойти на стройку, может, оно и к лучшему, как писал папа Володи. Без куска хлеба семья не останется, профессия хорошая и нужная. На стройке платят хорошо, лучше, чем машинистке или счетоводу. Самого Володю немного беспокоил выбор подруги. Работа тяжелая, приходится раствор на горбу таскать, на верхотуре зимой мерзнуть. Его не успокаивали слова Насти, дескать, отделочники в основном работают под крышей и в тепле. Разное бывает.
«Ничего, — думал молодой человек, — поживем, увидим. Во время службы в бомбардировочном полку переведу жену на легкую работу. Может, учительницей в школу пойдет, у нее была способность с малышней возиться».
Увы, планы оказались несбыточными и наивными. Но кто ж знал?!
В октябре полевой приаэродромный лагерь законсервировали, и курсанты вернулись в родную казарму. Второй год в училище. Сейчас это уже были не желторотые птенцы, а оперившиеся молодые соколята, знающие себе цену и умеющие при случае щелкнуть зубами. Заодно Володе и его однокурсникам пришлось взять под крыло молодых из последнего поступления. Какие они были неотесанные, зашуганные! Солому из волос не вытрясли. А ведь всего год с небольшим пройдет, и будут такими же, как старшие курсанты. Ливанов со своими одноротниками сам не так уж давно был таким, как эти молодые. Сейчас вспоминать смешно, а тогда… Как он там первый раз на построении капитана Соболева «товарищем учителем» назвал. Чуть потом под хохот товарищей сквозь землю не провалился.
После Дня Революции Ливанову неожиданно дали отпуск. Целых пять дней, не считая дороги. Как он потом выяснил, отпуск по идее полагался всем курсантам, но давали его только отличникам или если сильно попросишь. Как раз два дня назад пришло очередное письмо от Насти. Не забывает, любит красавица, ждет своего сокола. Обрадованный таким подарком судьбы и начальства, Володя решил никого не предупреждать, приехать домой сюрпризом. Вот родные и Настя обрадуются!
Глава 17
Неприкаянные
Собираясь на встречу с Клаусом Мюллером, капитан Гайда успел забежать на пару минут в свою квартиру. Гайда виду не подавал, но он чувствовал себя подавленным, настроение хуже некуда. Вроде все нормально, разговор на повышенных тонах с командиром — дело нехорошее, но и нестрашное. Поругались, высказали свои претензии и разошлись работать. А кому сейчас легко? Полк несет потери, люди не высыпаются, ходят мрачные, помятые. В столовой за ужином непривычно тихо, только звон вилок и скрип стульев, шуток и застольных разговоров не слышно.
Гайда понимал, еще пара дней, и либо произойдет взрыв, либо, наоборот, все успокоится, люди привыкнут к постоянному нервному напряжению и научатся его сбрасывать. Опыт подсказывал, более вероятен второй вариант. Тем более, что Абрамов нос по ветру держит, готовит лекции в клубе, просветительную и воспитательную работу ведет, находит время с людьми по душам поговорить. Вот только вчера всем по секрету рассказал, что собирается организовать концерт самодеятельности с конкурсами. Помполит мужик ушлый, не одну собаку на своей работе съел, знает, как держать коллектив.
В квартире все было чисто и прибрано. Особист не терпел беспорядка и никогда не опускался до того, чтоб доводить свое жилье до состояния свинарника. Пол подметен, постель аккуратно заправлена, книги и тетради сложены двумя стопками на краю стола. Только на табуретке перед кроватью стоит грязная чашка.
