– А я слыхала, что слухи об огромном размере члена Распутина и поклонение его размеру – типичные рудименты язычества, – поморщилась Екатерина Михайловна. – Помолчи, Дарья. Спасу от тебя нет, ей-богу… Твой Распутин испохабил все святое, что еще оставалось в стране. Святым старцам место в келье, а не во дворце, не в кабаках и не на оргиях. Царя с царицей и раньше-то не сильно любили, а когда они приблизили к трону пророка-развратника и принялись слушать его как малые дети… Да самый последний гимназист в Империи знал, что Россией правит не законный монарх, а окаянный Гришка! Думаю, он и впрямь обладает недурственными гипнотическими способностями. Но нам чем этот Кашпировский поможет? – вернула она трибуну Акнир.
– Он уже помог нам, – сказала Учительница. – Тем, что он жив.
– А он уже должен был умереть? – удивилась Даша.
– 16 декабря 1916 года. А незадолго до смерти Распутин оставил пророчество. Или скорее проклятье… «Русский царь! Знай, если мое убийство совершат твои родственники, то ни один из твоей семьи, родных и детей не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ». Так все и вышло, – серьезно сказала Учительница. – Царь и Семья были расстреляны через девятнадцать месяцев после убийства Распутина. Однако на этот раз он не умер… Его предупредили о покушении, – Акнир нарочито развернулась к лжеотроку.
– Маша… – Чуб выговорила это имя без должной уверенности, – ты что-то сделала? Значит, это правда, что говорили на Киеве? Будто царь и Распутин тайно приезжали к нашему Отроку? Правда?
– Неправда, – лжеотрок упрямо смотрела в пол. – Царя не было.
– А Распутин к тебе приезжал? Да рассказывай, Машка, уже, не тяни! – полувосторженно-полувозмущенно закричала Чуб. – Про Распутина столько всего говорят…
– Не о чем рассказывать, – отрезала Маша. – Предостерегла. Вот и все.
Вот и все?
Существо в мужской шапке, бесформенных штанах и потертых сапогах даже не подняло головы. И Даша расстроилась. Вначале не поняла отчего. А потом догадалась: не Маша это, не Маша! Настолько, что и само имя Маша к ней не лепилось. Какой-то чужой человек, холодный, недружелюбный, бездушный – запертый на все замки и засовы.
Эта «не Маша» Чуб решительно не нравилась. И не исключено, что вы, мой читатель, испытываете схожие чувства. Воздержусь от высказывания личного мнения, скажу лишь: прошло много лет. И одних годы меняют до неузнаваемости, иные изменяют только оттенки…
За шесть лет Даша Чуб не перестала быть Дашей – она представляла собой набор тех же разноцветных качеств. Ее не иссякающий энтузиазм – вылился в широкую и штормящую деятельность, бодрость духа – превратилась в экспансивность, готовность бездумно броситься на помощь любому – разрослась до честолюбивой жажды спасти всю страну, переломив мировую войну, а непотопляемый оптимизм – перековался в абсолютную веру в победу. Не то что запертая перед носом дверь, Земплепотрясную сроду не останавливала и сплошная стена. В этом была ее сила: многие стены ей удавалось пробить. В этом была и ее главная слабость: Изида Киевская больше не верила, что непробиваемые стены существуют вообще. А они существовали, увы…
Но звезда-неудачница, перевоплотившаяся в первую знаменитость Руси, более не сомневалась в себе и поступала, как человек, привыкший, что ему сходит с рук любой сумасбродный поступок. Передергивала плечами с презрительностью высшего создания, привыкшего, что все опасения, предостережения, табу – удел иных, не таких, как она. Говорила голосом баловня целой Империи, привыкшего, что его словам внимают, публикуют в газетах, повторяют, цитируют, и все реже и реже слышала других. Она стала чуть более надменной, визгливой и самоуверенной. Шесть лет ужесточили Дашины цвета…
А Катины – напротив, сделали более нежными и пастельными. Ее агрессивная самоуверенность превратилась в спокойную уверенность в себе и в ее силе угасли оттенки нервозности. Ее красота обнаженного кинжала больше не переливалась блеском голодной стали. Катя стала более мягкой и сдержанной, вдумчивой и невозмутимой. Более счастливой… И хотя минувшее шестилетие не состарило ни одну из них ни на год, образ жизни и мыслей порядком изменили черты лица двух Киевиц.
Но Третья… Третья не изменилась – она просто исчезла. Точно кто-то старательно вымарал все исконные качества, делавшие их Машу – Машей: ее простоту, ее безыскусную искренность, всепонимающее сострадание, способность мгновенно принять чужую боль как свою. Все то, что мелькнуло на краткий миг, там, в Дальней Пустыни, и кануло в Лету.
«Катя, как дура, по монастырям каталась, ее искала, – подумала Чуб с внезапной досадой. – Колбасилась, церкви отхаркивала. А Маша, когда Катька к ней первый раз в Пустынь приехала, ее и не приняла. И ей было чихать, что Катя волнуется. Я из-за нее потеряла маму. Из-за ее Отмены! А она сидит тут и цедит слова, словно знать нас не хочет…»
– Но есть еще одна важная, может самая важная вещь, – сказала Акнир, – о которой все узнают только тогда, когда начнется наша пиар-акция… Как вам известно, новая власть потребовала от Николая II отречься от трона в пользу сына. Но, поразмыслив, Николай написал отречение в пользу младшего брата, который тут же написал отречение в пользу неизвестно кого – как получилось в итоге, в пользу Владимира Ленина. Иными словами, царь совершил страшный ляпсус. Он, как мудро заметила Катерина Михайловна, оставил Россию без царя. Она стала в сознании народа как бы ничейная. А что ничье, то всехнее. Кто хочет, приходи и бери. Тут-то все и попытались ухватить кто что может.
– Именно так, – подтвердила госпожа Дображанская.
– Так было в прошлой редакции, – внесла важную корректировку Акнир. – Но поскольку Распутин остался жив, Николай передал престол двенадцатилетнему сыну, назвав брата регентом…
– Потому что Распутин так посоветовал? – не уловила логики Чуб.
– Дело не в том, что он посоветовал, – Учительница распахнула книгу, – а в том, что единственный сын и наследник царя – Алексей – с рождения был неизлечимо болен. А благотворное действие распутинских молитв на здоровье ребенка признавали даже ненавидящие старца врачи. Три раза цесаревич Алексей был на краю могилы. Три раза доктора единодушно провозглашали его безнадежным. А святой черт просто слал из другого города телеграмму царице: «Не плачь. Твой сын будет жить». И на следующий день Алексей поправлялся.
– Ну прямо, как наш Михаил, – впечатлилась Даша. – Только наш Отрок… – Чуб проглотила слово «святой». Перевела угасающий взгляд вправо.
Сидящее поодаль, отрешенно рассматривающее дощатый пол существо не было ни святым, ни Михаилом, ни Отроком… Ни их подругой!
– Болезнь наследника престола скрывали от народа, – продолжала Акнир. – На этой страшной государственной тайне и зиждилась власть Распутина над царской семьей. Но Распутин был убит, и отец не рискнул отдать трон смертельно больному ребенку, утратившему в лице старца единственный шанс на спасение. Он написал отречение за себя и за него. Так было раньше, – сказала она.
– Но и нынче в газетах не было ни слова о том, что Николай передал власть сыну, – заметила Катерина Михайловна.
