Он повернул стул так, что мог откинуться на его спинку,
оставаясь лицом к Алмаши. С трудом находя слова, он потирал подбородок,
морщился, закрывал глаза, чтобы подумать, и только потом что-нибудь выпаливал,
отвлекаясь от своих мыслей. Он чувствовал, как погружался в темноту всей этой
истории, вслед за Алмаши.
– Я могу разговаривать с вами, Караваджо, потому что
чувствую: мы оба смертны. Девушка и тот парень еще не осознают этого. Несмотря
на то, через что им пришлось пройти. Хана была в глубоком горе, когда я впервые
увидел ее.
– Ее отца убили во Франции.
– Понимаю. Она мне не рассказывала об этом. Она была
отдаленной от всех. Вывести ее из замкнутости и уединения можно было, лишь
попросив читать мне. Вы не думали о том, что ни у вас, ни у меня нет детей?
Потом, помолчав, словно взвешивая свои шансы на
положительный ответ, он спросил:
– У вас есть жена?
Караваджо сидел в розовом свете, закрыв лицо руками, словно
пытаясь стереть все, чтобы обрести ясность мысли, как будто это был еще один
подарок молодости, который так четко больше ему уже не давался.
– Вы должны рассказать мне все, Караваджо. Или я для
вас – дешевая книга, которую можно прочитать и забыть? Или чудовище,
наполненное морфием, коридорами, ложью, водорослями, мешками с камнями, которые
надо вытащить из озера и убить?
– Во время войны нас, воров, постарались использовать
на полную катушку. Наши умения были признаны официально. Сначала мы все
воровали. Потом некоторые из нас начали давать советы. Мы лучше, чем чиновники
разведки, разбирались в том, как можно завуалировать обман. Мы создавали
двойных агентов. Целые кампании велись этой разношерстной армией проходимцев и
интеллектуалов. Я лазил по всему Среднему Востоку, там и услышал впервые про
вас. Вы были тайной, белым пятном на их картах, но, конечно, не своим и не
нейтралом, а врагом, так как передавали свои знания пустыни в руки немцев.
– Слишком много жестоких глупостей и нелепостей
произошло в Эль-Тадже в тридцать девятом году, когда меня окружили и взяли под
стражу, подозревая, что я шпион.
– И тогда вы перешли к немцам?
Молчание.
– Вы так и не смогли попасть обратно, в Пещеру Пловцов,
на плато Увейнат?
– Нет, пока я не вызвался провести Эпплера через
пустыню.
– Я хочу вам кое-что рассказать. То, что было в сорок
втором, когда вы привели этого тайного агента н Каир.
– Операция «Салам».
– Да. Когда вы работали на Роммеля.
– Яркая личность… Что вы собирались поведать мне?
– Я прежде всего должен сказать, что, когда вы шли
через пустыню, избегая войск союзников, провожая Эпплера, – это был поистине
героический поступок. От оазиса Джиало путь в Каир долог даже по прямой. Но
только вы могли доставить человека Роммеля и его экземпляр «Ребекки» в Каир
так, как вы это сделали тогда.
– Откуда вам это известно?
– Я хочу сказать, что они не с бухты-барахты наткнулись
на Эпплера в Каире. О вашем переходе знали. И уже давно был разгадан шифр
немцев, но не могли позволить, чтобы Роммель узнал об этом, иначе раскрылись бы
наши источники среди его штабистов. Поэтому нам пришлось ждать до Каира, чтобы
схватить Эпплера и сделать вид, будто секреты «Ребекки» выдал он.
Мы следили за вами на всем протяжении вашего пути. Через всю
пустыню. Британская разведка знала ваше имя, знала, что вы были связаны с
Клифтонами, – это еще больше повышало интерес к вам. Вы нам тоже были нужны. А
потом вас предполагали убить…
Если вы мне все еще не верите, давайте я скажу, что вы вышли
из Джиало и на маршрут вам потребовалось двадцать дней. Вы шли вдоль цепочки
подземных колодцев. Вы не могли подойти к Увейнату, потому что там стояли
войска союзников, и вы прошли мимо Абу-Балласа. В пути Эпплер подхватил
пустынную лихорадку, и вы выхаживали его, хотя уже как-то раз сказали здесь,
что он вам не нравился…
Самолеты «теряли» вас, но следили за вами очень тщательно.
Вы не были ни шпионом, ни диверсантом, ни тайным агентом, но на нашей стороне
таких ретивых мастеров хватало. Не было недостатка и в мыслителях. В британской
разведке думали, что вы убили Джеффри Клифтона из-за женщины. Они нашли его
могилу в 1939 году, но никаких следов жены не обнаружили. Вы стали для них
врагом не тогда, когда согласились послужить немцам, а гораздо раньше, когда
начался ваш роман с Кэтрин Клифтон.
– Понятно.
– После того как вы попрощались с Эпплером и ушли из
Каира в 1942 году, англичане потеряли вас. Предполагалось найти вас в пустыне и
убить. Но они потеряли вас. Двое суток настойчивых поисков, но вы будто
испарились или превратились в песчинку. Наши заминировали спрятанный джип.
Позже его нашли опрокинутым, но ваших следов все равно нигде не смогли
обнаружить. Вот это было ваше самое великое путешествие, а не то, которое вы
предприняли в Каир с Эпплером. Вы, похоже, уже были не в себе. Спрыгнули с ума…
Так говорил один мой знакомый в Канаде, он приехал туда еще до первой мировой –
кажется, из Восточной Европы.
– Вы находились тогда в Каире или вместе с ними
охотились за мной?
– Нет. Мне показывали досье. Меня как раз отправляли
уже в Италию, и они вправе (для подстраховки, на всякий случай) были подумать:
а вдруг и вы тоже окажетесь там.
– Здесь.
– Да.
Ромб света передвинулся вверх по стене, оставляя Караваджо в
тени. Его волосы опять потемнели. Он откинулся назад, задевая плечом
нарисованную листву.
– Думаю, это не имеет значения, – пробормотал Алмаши.
– Еще дозу?
– Нет. Я пытаюсь все поставить на свои места. Я всегда
имел свою личную жизнь. Трудно осознать, что обо мне так заботились.
– Вы завели роман с женщиной, которая была связана с
разведкой. И еще несколько человек оттуда вас лично знали.
– Наверное, Багнольд.
– Да.
– Англичанин до мозга костей.
– Да.
Караваджо помолчал.
– Мне нужно спросить у вас последнее.
– Я знаю.
– Что случилось с Кэтрин Клифтон? Что случилось перед
войной, что свело вас всех снова в Гильф-эль-Кебире? После того, как Мэдокс
уехал в Англию.
* * *
Мне нужно было еще раз съездить в Гильф-эль-Кебир, чтобы
свернуть наш последний лагерь на плато Увейнат. Наша жизнь там закончилась Я
думал, что между нами больше ничего не произойдет. Мы не были любовниками уже
больше года. Где-то в Европе назревала война, как рука, которая лезет в
чердачное окно. И она, и я отступили за наши стены собственных привычек и
кажущиеся невинными приятельские отношения. Мы встречались очень редко.
