* * *
У Алея мороз подрал по коже.
Он получил ответ, но ответ не имел отношения к вопросу. Алей искал понятие, с которого начиналась кодовая цепочка Воронова, а понял, что найти его не сумеет. Его ассоциативный поток больше не был рекой, неуклонно стремящейся к морю, он тек по кругу и растворялся в бессмыслице, превращался в болото, как превращается в него старое, покинутое русло реки…
Нет и не будет ответа.
Цель навеки недостижима.
…Алей в задумчивости теребил нижнюю губу. «Невероятно, – думал он. – Я не могу. Никогда такого не было. Я о таком только слышал. Что же… что же, ладно. Никто не всесилен, я тоже. Задача мне не по зубам». Кулер закашлялся и затих, за окном посвистывала птица. Дыхание стало до странности неглубоким. В глазах темнело, поле зрения сужалось до экрана монитора, все остальное исчезало в сумерках. «Нет, что-то здесь не так, – Алей упер палец в середину лба. – Когда Воронов был здесь, ничего подобного я не чувствовал. Я был совершенно уверен, что способен найти его код. Я не ошибался. Это сегодня… сегодня мне как-то не по себе».
Он покрутил головой, хрустя шейными позвонками, вздохнул и поплелся на кухню – пить чай в десятый раз за день. «Ладно, – повторял он про себя, как заведенный, – ладно. Хорошо, что я неделю попросил. До субботы еще времени полно».
На кухне, соорудив бутерброд с маслом и колбасой и заев его шоколадом, Алей мало-мальски пришел в себя и оценил ситуацию трезво.
Ничего из ряда вон выходящего не случилось.
Во-первых, ему отчаянно не хотелось прикасаться к жизни Воронова, а через «не могу» предельный поиск не делается. Во-вторых, с утра у него случился трудный разговор с матерью, выбивший из колеи на весь день. После этого сложная и морально тяжелая задача показалась нерешаемой. Чему удивляться? «Не удивляться тут надо, а спать ложиться, – заключил Алей, допивая чай. – Утро вечера мудренее».
Он поставил чашку в мойку и собрался чистить зубы, когда в комнате запел мобильник. «Родительский дом, начало начал…»: звонила мать.
Гадая, о чем может быть поздний звонок, Алей прошел в комнату и взял трубку.
Птица за окном замолчала.
* * *
В трубке тяжело дышали.
– Мама? – осторожно спросил Алей.
– Алик! – сказала мать; голос ее был страшным, надтреснутым, незнакомым. – Алик, приезжай немедленно!
– Что? – прошептал он.
– Алик! Сейчас!
– Что случилось? – крикнул он в трубку, завертев головой в поисках штанов. Сердце бешено заколотилось, ладони вспотели.
– Иней… – прохрипела мать, – пропал. Не можем… найти. Алик, ты искать умеешь. Алик, ты его найдешь.
– Мама! Мама, я сейчас приеду. Я его найду. Мама, держись, – он заклинал ее, удерживая телефон плечом, и завязывал шнурки, согнувшись в три погибели, путаясь в собственных пальцах. Нервы звенели.
– Алик, – повторила она, и он пошатнулся и ушибся головой о полку книжного шкафа. Голос матери стал низким, медленным, где-то глубоко в нем выло и металось подступающее безумие.
– Мама, что случилось? – выдохнул он. – Куда пошел Инька? Когда? С кем?!
– С отцом, – тихо сказала мать.
– С Шишовым?
– Нет. С отцом.
– Мама, с каким отцом?! О чем ты говоришь?!
– С Ясенем.
Алей остановился. Он уже схватил со столика ключи, готовый рвануть на улицу, уже отпер дверь, и с лестничной клетки дохнуло холодом. Холод оледенил его, заставив замереть на месте.
– Мама, – почти спокойно сказал Алей. – Папа умер. Давно.
– Алик, – так же спокойно ответила та, – папа вернулся. Забрал Иню и ушел. Мы кинулись за ними, их нигде нет. Приезжай, ты их найдешь.
Связь прервалась.
Алей медленно положил мобильник в карман. Постоял немного у двери. Вышел в коридор, аккуратно провернул ключ в замке.
И в четыре прыжка слетел вниз по лестнице.
«Мама сошла с ума», – эта единственная мысль крутилась у него в голове, когда он сломя голову бежал по сумрачным улицам из Старого Пухова в Новое, к дому, где жил Шишов.
* * *
Мать и отчим стояли на улице перед подъездом.
Уже совсем стемнело. Горели фонари. Со стоянки у супермаркета, бархатисто шурша шинами, отъезжали автомобили. Под стеной магазина прямо на асфальте устроилась полупьяная компания – парни басили, девушки разражались грубым хохотом. По тротуарам вдоль жидких газонов собачники выгуливали собак. Весела и Шишов стояли под фонарем, в желтом конусе света, и смотрели прямо перед собой – одинаковыми остановившимися глазами. Мать была тиха, бледна и печальна, Шишов трясся всем своим толстым телом, но смотрели они одинаково.
Завидев их, Алей сбавил шаг. Добежал, задыхаясь, вдавил руки в горящее подреберье. Сердце колотилось в горле.
– Что случилось?
– Папа вернулся, – повторила мама ровно, будто загипнотизированная. – Забрал Иню и ушел. Мы кинулись за ними, а их нигде нет.
Она не шевельнулась, даже не перевела взгляда – так и смотрела во тьму, помертвевшая, белая как полотно.
– Мама, кто вернулся? Как вернулся?!
– Папа вернулся.
Алей крепко взял мать за плечи, попытался заглянуть в глаза, но не мог поймать ее взгляда: глаза ее казались искусственными.
– Мама, – с расстановкой, пытаясь выровнять дыхание, проговорил он, – наш папа давно умер. Погиб в горах. Мертвые не возвращаются. Кого вы видели? Что случилось?
– Папа вернулся. Забрал Иню и ушел.
– Какой папа?! – выкрикнул Алей. – Живой? Призрак? Что за черт…
– Папа вернулся, – безучастно повторила мать, глядя в пустоту. Казалось, она способна была повторить это еще тысячу раз, с тем же безумным спокойствием.
Алей застонал.
– Ладно, – сквозь зубы процедил он. – Как он забрал Иню? Через плечо перекинул? Насильно утащил?
– Забрал Иню и ушел.
– Ты знаешь другие слова?! – рявкнул он; волосы стали дыбом. Какой-то… какой-то маньяк, подонок уволок Инея, брата надо было спасать, счет шел на минуты, а мать стояла куклой и талдычила одно и то же, как заведенная.
Весела не шелохнулась. Не сложила оскорбленно губы, не возмутилась, не прикрикнула на сына в ответ. Только механически повторила:
– Мы кинулись за ними, а их нигде нет.
Мертвенный холод потек по спине Алея. Ночная тьма чернилами вливалась в глаза, желтые огни плавали в ней, как рыбины.
– Да, – пробормотал Алей. – Я уже понял. Папа вернулся.
– Папа вернулся, – сказала мать. – Забрал Иню и ушел.
Это было так страшно, что страх пропал. Алея охватило какое-то оцепенение чувств, остался только разум и логические умозаключения.