Папа задумался о чем-то, склонив голову. Инею не хотелось его отвлекать. Сначала Иней озирался по сторонам, но все было одинаковое – обомшелые бугры упавших стволов, тонкая молодая поросль меж ними, а над головой – лиственная пелена, сплетенная дуновениями тумана. Тогда Иней стал разглядывать рельсы.
Рельсы были странные. Иней не очень-то разбирался в железнодорожных путях, но помнил, что обычно их прокладывают по насыпи из камней. Насыпи бывали больше или меньше, поезда шли по высокому искусственному холму или между природных холмов, но вот так, прямо на траву, рельсы не клали… А на камнях и шпалах обычно чернели и воняли пятна мазута. Тут мазута не было. И еще шпалы были неправильные – не из бетона, не из дерева, а какие-то яркие, будто игрушечные…
– Пап, – спросил Иней, – а из чего тут шпалы?
Папа встряхнулся, будто проснулся. Он недоуменно глянул на Инея, а потом рассмеялся с облегчением.
– Так я же говорил тебе, – напомнил он. – Это волшебный поезд. Нефритовая Электричка идет по серебряным рельсам и яшмовым шпалам. Священная одноколейка, тот Путь, который с большой буквы.
Глаза Инея округлились. Ясень улыбнулся и потрепал его по макушке.
– Это ничего, – утешил он. – Подрастешь – поймешь. Или я расскажу, только попозже, потому что это долго. И сложно. Нам сейчас эту электричку поймать надо, вот и все. Слушай, Инька, выйди погляди, не показалась она еще?
Иней кивнул и с готовностью вскочил с места. Выбежав к рельсам, он сощурился и стал всматриваться в подернутую дымкою даль.
– На рельсы не заходи! – встревожился папа.
– Я не захожу! – Иней отступил и вытянул шею.
Всего несколько секунд минуло перед тем, как сердце его подпрыгнуло и замерло в горле. Иней вытянулся как струна.
– Идет, – просипел он на вдохе: голос перехватило. – Идет!
Папа соскочил с бревна и встал рядом с Инеем.
* * *
Зеленый поезд выходил из-за покрытого березняком холма. Крут был поворот, и поезд шел не быстрее, чем идет человек. Колеса его стучали легко и ровно. Певучее гулкое эхо множило этот стук меж холмов.
Иней смотрел, как околдованный.
Нефритовая Электричка была прекрасна.
Она была полупрозрачная, но вовсе не призрачная. Ее, вплоть до самого последнего винтика, словно выточили из золотисто-зеленого камня. В теплом свете плотных высоких облаков этот камень мерцал и лучился, переливал тени, а глубины его пульсировали, как будто там билось множество живых сердец.
Дух захватывало. Иней тихо ахнул. Ясень поглядел на сына и довольно засмеялся, как будто Электричка была его собственной.
А потом вдруг набрал в грудь воздуха и заорал благим матом.
– Ген-надь-ич! – орал Ясень. – Семе-он!
– Чего-о-о? – донесло эхо.
– Помо-ги!
– Чего надо-о-о?
– Помоги пацана на поезд подсадить!
Мгновение эхо размышляло. Потом ответило:
– Я в пер-вом ва-го-не! А ты дальше цепля-айсь!
– Понял тебя!
Иней уставился на папу почти испуганно. «Кто это?» – одними губами спросил он.
Поезд приближался.
– Это друг мой, – торопливо объяснил Ясень. – Самолучший друг, я с ним в разведку всегда готов. Он на лешего похож, но ты его не бойся. Он добрый.
Иней нахмурился. Отчего-то его пугал неведомый человек, разъезжающий на Нефритовой Электричке. Но раз папа готов с ним в разведку, значит, бояться не надо…
Электричка была уже совсем рядом. Издалека она в своем волшебном мерцании казалась игрушечной, но теперь стало видно, насколько она большая. Ничуть не меньше обычной. Даже больше. Она шла очень медленно – ей предстояло миновать второй крутой поворот. Ветви деревьев скользили по ее бокам и по стеклам; казалось, что от их касаний Электричка чуть слышно позванивает, как хрустальная. «Чу-чух-ффф!.. Чу-чух-ффф…» – стучали ее колеса, и вздыхало что-то внутри нее. Иней вдруг подумал, что Электричка живая. Отчего-то он решил, что она похожа на лошадь, на смирную добрую кобылу. Папа обещал, что учиться ездить Иней будет на такой…
Дверь первого вагона открылась, и в проем высунулась голова.
Иней сжался. Сердце трепыхнулось в животе.
Это был бомж.
Старый, испитый, до самых колен заросший бородой бомж. Он покрепче ухватился за поручни, крякнул, хекнул, протянул узловатую руку – не руку, а лапу, корягу, всю в расплывшихся синих татуировках. Иней весь застыл внутри от ужаса и чувства протеста. Бомж пугал его. Наверняка от него плохо пахло, к тому же Иней боялся пьяных. Но было уже поздно. Поезд поравнялся с ними, папа подкинул Инея в воздух, и старый дед крепко ухватил мальчика – тютелька в тютельку, как мячик.
Руки у него были – крюки.
Инея затрясло.
Нефритовая Электричка начинала набирать ход, Инея держал за курточку жуткий чужой старик, а папа быстро оставался позади.
– Не бойся! – гаркнул Ясень. – Я щас!
Иней увидел, что отец на ходу прыгает на подножку. Он запрыгнул – и как камень свалился с Инеевой души. Иней осторожно поглядел на старого бомжа и вежливо пролепетал:
– Здравствуйте…
* * *
Первый вагон Нефритовой Электрички оказался плацкартным. Изнутри он был такой же красивый, как снаружи. Светлые стены будто дышали, их словно вырезали из мрамора или белых агатов, и в дымчатой глубине теплого камня плыли задумчивые облака. Рамы окон искристо золотились. Скобки на сиденьях блестели серебром, а обтянуты сиденья были синим бархатом. Не поезд – волшебный дворец… Иней уже поверил в то, что он и правда волшебный.
– Эх, Яська, – добродушно пробасил дядя Сема, – как тебя по-вашему, по матушке-то?
Ясень хохотнул.
– По матушке посылают. А по матичке я Лазурин.
– Вот оно как… – раздумчиво протянул Семен. – Дела… А ты, значит, Иней Ясеневич?
– Я Веселин, – поправил Иней и улыбнулся.
…И вовсе дядя Сема был не страшный и не бомж. Иней сам себя стеснялся, вспоминая, как испугался его поначалу.
Дядя Сема ехал в поезде один. Он выбрал себе место посередине вагона, узкий столик застелил старой газетой, на газете разложил хлеб и колбасу. У окошка стояла полупустая бутылка водки и банка с солеными огурцами. А напротив, на боковом сиденье, вальяжно развалились два больших холщовых мешка – в них дозревали желтые, побитые, кисловатые яблоки, которые одуряюще вкусно пахли, словно уже чувствовали себя вареньем.
Дядю Сему звали Семен Геннадьич Пархоменко. Иней никак не мог уразуметь, зачем он «Геннадьич». Имя «Семен» он сам произвел от слова «семена» и дознался, что по матичке дядя Верин. Это было понятно. Но папа упорно называл дядю Сему Геннадьичем, а тот, похохатывая, время от времени пытался выговорить языколомное папино «отчество» – Бат-Эрденевич…
