Он обогнул полуотворенную дверь кухни и шагнул в коридор.
* * *
Ветер ударил ему в лицо.
Электричка уходила. С платформы виднелся ее толстый обрубленный хвост. Но никто в этом поезде не смотрел назад, а может, платформу оттуда было уже не различить. «Вечер четверга, – подумал Алей, – это завтра здесь будет полно народу». Из переполненных дачных электричек посыплются люди с корзинами и рюкзаками, лопатами и саженцами, граблями и прочим садовым инвентарем… здесь, в чужом мире, точно так же, как в мире покинутом. Зимы и лета, будни и выходные, срубы, вагонка, грузовики… «Интересно, – пришло Алею в голову, – тут папа успел обшить дом вагонкой? Он собирался. И покрасить собирался – в синий цвет. Еще про духовность шутил: синий, говорил, цвет духовности, и будет у нас духовная дача. А потом он погиб, дача его сгорела… И все не так».
Асфальт платформы был темным от влаги, в ложбинах и выбоинах блестели лужи. Должно быть, Алей угодил в недолгое «окно», пару часов или пару минут между двумя дождями.
Ветер набирал силу. Надвигалась гроза. Лес застонал, клонясь, тучи над ним темнели, и даль застилали сумерки. Алей почувствовал, наконец, что озяб, и ругнулся, торопливо натягивая свой готический черный плащ.
Он плохо помнил, куда идти. От обеих платформ в лес убегали тропинки, все они вели к дачным поселкам, но в них заблудиться было проще, чем в лесу. Разномастные дома рассыпались там в беспорядке, почти без улиц, каждый из горожан-дачников знался от силы с полудюжиной здешних соседей и дороги указать не мог.
Алей попытался вспомнить, как они добирались с матерью, а потом махнул рукой и положился на лайфхакерское чутье. Чутье указало на ближайшую тропку – темный провал в лиственных зарослях за стеной мощной пижмы. С высокой платформы вниз вела только одна лестница, была она на другом, дальнем краю, Алей туда не пошел. Его гнало прямо вперед, точно кто-то давил в спину огромной ладонью. Буквально несколько сотен метров наконец отделяли его от Инея, и Алей припустил с места так, будто за ним гнались. Слетел с платформы в траву, разом вымок, затрясся от холода и как мог быстро побежал в лес, намеренный высохнуть по дороге.
«Наврал Эн про тошноту», – пришло ему в голову, когда над головой зашумели ветви. Алей чувствовал себя превосходно, разве что мерз все сильней. Температура быстро падала. Скоро должно было ливануть.
Он еще ускорил бег и начал задыхаться. Но так он мог немного согреться, а дорога была короткой. Тропинка вилась, огибала стены старого ельника, обомшелые поваленные стволы. Чем-то путь на Ясеневу «духовную дачу» напоминал тропки в Старице, и только света свежести, ворожейного очарования не хватало лесу ближнего Подлистовья.
«Тут Ливень называется по-другому, – вспомнил Алей. – Интересно, Листва – тоже по-другому?..»
Тропинка пустила влево узкий рукавчик. Чуть в стороне его пересекал трухлявый березовый ствол. Алей смутно помнил, что в ту сторону они с матерью тоже ходили, то ли в местный магазинчик, то ли еще куда, но дача была направо.
Алей рванул вправо. «Сотня метров, – почти вслух выдохнул он. – От силы полторы сотни. Инька!»
И хлынул дождь.
Словно тысяча водопадов разом обрушилась на землю. Они били сильно, как град, ледяные и плотные небесные струи. Деревья над тропой смыкались вершинами, но от дождя не спасали. Воздух наполнился звуками упругого топота капель, трепета листвы, по которой хлестала вода. Громыхнуло. Где-то впереди мигнул электрический разряд, и громыхнуло снова. Потом молнии начали бить часто и ритмично, точно сверялись с секундной стрелкой. Дождь на мгновение прервался и полил стеной.
Мокрый до нитки Алей, сорвав дыхание, вылетел на дорогу.
Здесь, на открытом месте, до конца ясно стало, какая могучая пришла гроза. Пелена вод скрывала горизонт, как туман. Алей открыл зонтик, и его едва не вырвало из рук напором ледяного, почти зимнего ветра. «Сейчас град полетит», – думал Алей, сражаясь со стихией. Бежать больше не получалось, но шагал он быстро, как мог. По ту сторону водяной завесы уже поднимался кирпичный, с красной крышей соседский дом. Он бывал там в гостях подростком – приглашала соседская дочка Юность, худая и гибкая, как кошка, девочка, поэтому дом он помнил…
Пальцы немели от холода. Била крупная нутряная дрожь. «Инька с папой дома сидят, – сказал себе Алей. – Печку, наверное, топят. В грозу хорошо сидеть у печки…»
Шаг, другой – и он наконец увидал дом. Точно такой, каким его помнил.
Необшитый, некрашеный дом под железной крышей стоял на месте, будто ничего не случалось… «Папа так и не покрасил, – подумал Алей, переходя на рысцу. – Времени не было или забросил все? Или не стал на другую параллель силы тратить?» Слепо смотрело завешенное оконце мансарды. На высоком фундаменте поднималась большая застекленная веранда. Раскачивались под ударами ливня ветви молодых яблонь, по каменной дорожке струился бурливый ручей. Калитка была закрыта на проволочную петлю, только для вида: откинь да войди…
Алей вошел на участок и запрыгал к дому по большим камням, которыми отец обкладывал дорожку уже на его памяти. «Меня, наверное, увидели, – думал он. – Встретят? Что скажут?..»
Веранда оказалась не заперта. Он ввалился внутрь, ошалелый, дурной от холода и резкой усталости, сладко замурчал, ощутив тепло: папа действительно растопил печку. На веранде пахло свежим деревом, пушистым ковром лежали опилки: папа что-то мастерил. В углу стояла лопата, а на ручке ее висела старая, продранная теплая куртка, тоже папина. Все тут хранило отпечатки отцовских рук, след его мысли, отзвуки его смеха, и сердце Алея сделалось детским.
Он словно вернулся на десять лет назад. Сейчас он войдет в дом, а там мама и папа. Мама готовит что-нибудь на маленькой электроплитке. Она заохает, заругается и велит Алику немедленно переодеться в сухое. Папа вырезает доску для наличника или сколачивает скамейку. Он засмеется и скажет сыну: «Привет, мужик!..»
Нет, прошли годы. Алею двадцать. В доме окажется Иней, его маленький младший брат, глупыш, за которым Алею пришлось отправиться так далеко. Но папа там тоже будет, наполовину седой, по-прежнему веселый, и он скажет…
Алей распахнул дверь.
* * *
Ключи висели рядом с ней на гвозде. В печке потрескивало пламя, и по маленьким, тесно заставленным комнаткам плыло тепло, настоящая жара сгущалась в них. Штепсель электроплитки выдернули из сети, но на ней все еще дымилась побитая советская кастрюля. Алей подошел, заглянул – сосиски, горячие… И чайник тоже стоял горячий, полупустой.
«Со стола не убрали, – увидел Алей. – А это, вот это Толстый насвинячил». В расписном блюдце с трещинкой красовалась кашица из наломанного печенья, залитая чаем. Так любил делать братишка. Потом он честно все поедал, но мама каждый раз ругалась… Полупустая пачка печенья лежала на краю стола, а рядом стояла вторая чашка – большая, керамическая. Папа такие чашки уважал. Алей протянул руку и замер, не решаясь прикоснуться. Пять минут, пятнадцать минут назад из этой чашки пил отец, которого он десять лет считал мертвым…
