Но почему монголы? Почему объединенная рать русских князей и битва у реки?
– Немяста, – прошептал Алей, в задумчивости играя прядями конской гривы. – Но ведь нет такой реки. Непрядва? Куликово поле? Мамай… Днислав Донской… это же не Летен Красноярский… а, чтоб его!
Глубоко потрясенный, Алей лег на лошадиную гриву и обнял коня за шею, непринужденно, будто делал это в тысячный раз. Белый жеребец мотнул головой и остановился, но Алей даже не заметил этого.
Мысли смешались, как люди и кони в отчаянной схватке. Алей перестал что-либо понимать. Он окончательно восстановил ход размышлений Улаана-тайджи и вспомнил истории о князе московитов, лютом Летене-Льде, из чьего черепа хан Гэрэл обещал сделать чашу и украсить ее рубинами. Легко было опознать слово «Москва»: аналогии возникали как исторические, так и фонетические. Про первый, белокаменный Кремль в Листве Алей тоже помнил. Но остальное…
Все это не лезло ни в какие ворота.
Такого мира быть не могло.
* * *
Кибитки уходили, дымы костров истаивали в разгорающемся сиянии утра. Солнечные лучи окаймляли края облаков розовато-золотистой тесьмой. Звенела мошка. Из края в край степи гулял вольный, легкий душистый ветер. Он доносил отзвуки конского ржания и блеянья овец. Серебряные волны ковыля отливали под ним сиреневым и нежно-зеленым цветом, как самый чистый металл.
Навстречу царевичу мчались, нахлестывая коней, кэшиктэны, его телохранители и друзья.
Да, они знали, что нельзя тревожить его, когда он слушает голоса, но он задержался противу обыкновения, войско уходило, и кто-то решился отправиться на поиски… Не нужно было долгих гаданий, чтобы узнать, кому пришла в голову дерзкая мысль. Ирсубай-багатур скакал впереди, готовый принять на себя первый удар ханского гнева. На лице его сверкала улыбка. И в пирах, и в бою он улыбался одинаково лучезарно, веселый и храбрый человек, преданный друг. Алей отстраненно улыбнулся ему в ответ.
– Саин-хатун послала нас! – издалека крикнул Ирсубай; это была неправда, и он знал, что царевич разгадает ее.
– Шутник, – ответил царевич. Вышло чуть более грозно, чем он рассчитывал, и багатур приложил руку к сердцу, наигранно клянясь в правдивости своих слов.
Приблизились Ринчин и Шоно-мэргэн. Соловый конек Ирсубая коротко заржал, мотая лохматой головой. Монгольских кровей, он был настолько ниже Алеева араба, что Алей смотрел на кэшиктэна сверху вниз. В бою кэшиктэны садились на рослых вороных лошадей, но в походе приберегали их, и только Ринчин выглядел сейчас так, как подобало воину сменной гвардии.
Ринчин с трудом удерживал бесящегося жеребца. Диво было, как этот спокойный, будто валун-одинец, и всегда рассудительный воин подбирал себе коней в противовес собственному нраву. «Смирная лошадь подо мной засыпает на ходу, – отвечал он на подначки Ирсубая, – рука устает работать камчой». Шоно-мэргэн на своей серой в яблоках кобыле объехал их полукругом и остановил лошадь за спиной у Алея.
Как всегда.
Так бывало уже тысячи раз. Алей узнавал жесты и выражения лиц, оружие и одежду, повадки коней. Одновременная привычность и непривычность происходящего поражала разум. Алей едва не физически чувствовал конфликт прерываний. Он впервые видел этих людей, но он же рос вместе с ними и учился воинскому искусству, доверял им свою жизнь и пил с ними на пирах. Он сватал Ирсубаю его жену и подарил Шоно кровную кобылу.
Ирсубай подъехал вплотную и сказал, понизив голос:
– Прекрасная Саин-хатун сердится, что ты, мой хан, оставил ее одну этой ночью. Ты прав, я солгал. Она не хочет и слышать о тебе.
– Хороший друг знает о настроениях жен лучше мужа, – бесстрастно заметил Алей, но веселый багатур только покатился со смеху.
Ринчин хладнокровно сказал:
– Войско уходит, мой хан. Теперь идти будем быстро. Великий хан велел стягивать отряды. Большая часть обоза останется позади. Твой отец разгневается, если ты пропадешь в такую пору.
Алей промолчал. «Наш великий отец сам имеет привычку пропадать не вовремя», – рассеянно подумал он. Поддавшись веянию покоя, он смотрел вдаль, в тонкую полосу голубой дымки, где небо смыкалось со степью. Последние кибитки скрылись, и впору было решить, что нет там за нею никакого войска, и не было никогда…
– Где мой брат? – спросил Алей. – Как он?
– Как приказал великий, едет со своими наставниками, слушает об устроении земель и о походах Повелителя Сильных.
Алей застыл в седле. «Грустен он или весел? – мелькнули мысли, принадлежавшие скорей Улаану-тайджи, чем Алею Обережу. – Доволен или терпит ущерб? Никто не скажет, потому что никто, кроме меня, не поймет».
– Я хочу повидать его, – отрывисто сказал царевич и, не раздумывая, хлестнул коня. – Потом поедем ублаготворять Саин-хатун! – добавил он, не оборачиваясь.
Стук копыт учетверился: пригибаясь к гривам коней, кэшиктэны мчались за господином.
* * *
День вступил в свои права. Облака ушли. Голубой котел неба пылал в вышине, раскалившись на очаге солнца. На землю опустился тяжелый зной, голову пекло. Огромная армия растянулась на часы и часы пути. Алей подгонял коня, быстрыми взглядами окидывая дикую и жуткую для него картину, которая, тем не менее, была знакома ему до последней бляшки на конской сбруе. Тумен Хутуги… тумен Галдана… тумен Бухи-сэчэна… черные халаты ханской гвардии… Разум отказывался выполнять непосильную задачу. Сознание то и дело норовило отступить в сторону, скрыться за незримой преградой отрицания. Алей сознавал: стоит поставить перед собой воображаемый экран монитора, позволить себе считать, что это всего лишь кино, и станет намного проще мириться с происходящим. Но лайфхакерская интуиция бодрствовала. Она напоминала, что простое и легкое решение – неверное. Если Алей мысленно отстранится от реальности, то память Улаана закроется для него, он перестанет понимать язык, забудет имена и звания воинов, норовы нойонов и ханов. Останется только притвориться безумцем, что крайне осложнит его задачу.
Иней ждет. Маленький брат звал на помощь. Алей уже рядом.
О том, что покинуть параллель без Интернета и без помощи проксидемона они не сумеют, Алей предпочитал пока не думать. «По крайней мере, это не постъядерный мир, – сказал он себе и попытался порадоваться меньшему из зол. – Лишних рентген не словишь». Трезвый рассудок немедля напомнил, что можно словить стрелу в бок, и Алей скосоротился.
Поглощенный размышлениями, он едва не промчался мимо китайских возков. Телохранители свернули раньше. Ему осталось только последовать за ними.
Темная повозка пованивала. Изнутри подслеповато выглядывали испуганные старики в желтых халатах, с жидкими длинными бородами. Посмотрев на них с легким презрением, Улаан-тайджи подумал о том, насколько радостней вольно скакать по степи верхом. Монгол встречает свою смерть на коне, полный достоинства. Эти же люди, сморщенные, как печеные яблоки, пытаются бесконечно продлевать жизнь травами и нелепыми взмахами рук и ног.
