Кирилл навострил уши, как хороший охотничий пес.
– …в комнате находились два человека с небольшими ожогами и признаками отравления угарным газом.
«Ну, майор, рожай, не тяни!»
– …оба доставлены в реанимацию. Один в критическом состоянии, другой в тяжелом.
Сюжет получился неплохой. Майор оказался человеком обстоятельным, знающим свое дело, несколько, правда, недалеким. Кроме того, ему нравилось красоваться перед камерой. Он еще долго распинался перед Кириллом, рассказывал, в чем, по его мнению, причина возгорания:
– …дерево не обработано противопожарным составом, а из-за постоянной смены температур оно коробится, высыхает и может вспыхнуть от одной искры. Скорее всего, виновата неисправная проводка или неосторожное обращение с огнем – там внутри есть камин.
После того как огонь был окончательно потушен, майор даже разрешил войти внутрь, поснимать вспученный пол, обугленные балки, копоть на стенах, расколотый кафель в душевой и черные хлопья сажи на выгнувшихся горбом полках.
– …вот здесь их и нашли. Одного на нижней полке, а второго – в этом углу. Он, похоже, пытался выйти, обжегся и вернулся назад. Именно его в критическом увезли.
– Куда, не знаете?
– Первого в сорок седьмую больницу, а второго – в ожоговый центр Склифа. Фамилия у него… – майор прищелкнул пальцами, – если б не ситуация, я бы сказал, что смешная. Очень подходит – Подгорелый.
Антон выпрямился в кресле:
– Как умер?
– Умер, не приходя в сознание. Майор этот, Ковальчук, сказал же, куда его увезли. Мы даже до Склифа не успели доехать – я прозвонился в справочную, и мне сразу всё сообщили.
– Ты хочешь сказать…
– Угу, – Кирилл отстраненно смотрел в окно. Пальцы беспокойно теребили застежку куртки. – Это именно тот самый, позавчерашний Юрий Подгорелый, замдиректор «Росфинтраста».
– Дикое совпадение! Бог мой!
– Знаешь, я тут подумал, может, сделать общий сюжет? Типа судьба настигла олигарха! Сначала авария, где он вполне мог погибнуть, если б выехал на перекресток секундой позже. Принял бы тогда «девятку» в лоб. Спасся чудом. Но неумолимая судьба, – Кирилл старался говорить весело, ерничал, пытаясь скрыть растерянность, – настигла его. Пожар в частной сауне поставил точку в карьере финансиста.
Антон зачарованно смотрел, как Кирилловы пальцы щелкают застежкой. Открыли – закрыли… щелк-щелк…
– Не стоит. Родственники засудят потом. Да и вообще неизвестно, в какой среде он крутился, может, там бандюки через одного. Приедут, камеру разобьют, машину, да еще и покалечат вдобавок. Нет уж. Доживем до старости спокойно.
Кирилл вздохнул:
– Как скажешь…
– Поработали сегодня хорошо, двигай домой. Записи я сам отнесу.
– Слушай, Антон, можешь мне выходной дать, а? До пятницы?
– Сейчас – нет. Извини, Кирилл, но только в конце месяца, когда Наташа с больничного выйдет. Не могу же я две оставшиеся смены гонять через раз.
Следующую ночную смену Кирилл оттрубил на автопилоте. Если бы не добрая и отзывчивая Катька, хлопотавшая над ним весь вечер, как любящая мать, он бы хандрил раз в пять сильнее.
С чего? Он и сам не знал. Вроде бы за пять месяцев работы уже давно пора привыкнуть к чужой крови, трупам, смерти. Журналист, особенно такой программы, как «Тревожный вызов», что-то вроде патологоанатома – он не лечит и не спасает, он просто констатирует неизбежный факт. Часто последний факт чьей-то жизни.
А тут вдруг стало не по себе. Получил, что называется, наглядное доказательство бренности бытия – совсем недавно человек ходил, разговаривал, строил какие-то планы… А теперь его нет. Совсем нет. Осталась только запись, где он вполне живой и здоровый, вальяжно разговаривает с ним, Кириллом. А ведь так может произойти с кем угодно. В любой момент.
Спасибо Катьке, что не стала по извечной женской привычке допрашивать: «ты чего такой грустный?», «неприятности? расскажи!», а просто, как смогла, постаралась исправить ему настроение. Может, не слишком изобретательно, но всё же. Куда как лучше, чем сидеть весь вечер наедине с невеселыми мыслями.
Ночью Кирилл снова колесил по городу в паре с Игорьком. Привычная круговерть: Пражская, ДТП; Котловка, пожар; Кунцево, попытка самоубийства; Выхино, задержание мошенников и нудная лекция пресс-секретаря местного ОВД: «не стоит доверять первому встречному»; потом Ордынка, снова ДТП…
Как, наверное, чудовищно смотрится со стороны слово «привычная». Как можно привыкнуть к людскому горю, боли, к желанию обогатиться за счет других? Как?
Но ведь можно. И не только привыкнуть, но еще и жалеть, что денек сегодня неурожайный – сюжетов много, но все без жертв. Где-то в глубине души загнанное в подвал человеческое сострадание наоборот требует радоваться: всё обошлось, никто не погиб. Но сострадание – это так… непрофессионально.
Утром Кирилл сдал материал Антону и поехал домой – отсыпаться. Катька вернется из аспирантуры только в восемь, лучше проспать до вечера. Проглотить пару таблеток феназепама – и спать. И ни о чем не думать.
Во сне невыносимо верещала милицейская сирена. Знакомая до последней царапины студийная «десятка» куда-то мчалась, сшибая в кювет белые машины с синей полосой. Но противный звон всё не унимался.
Просыпаться не хотелось. Кирилл приоткрыл глаза и сразу же зажмурился от яркого света – вечер еще не наступил.
«Интересно, сколько времени?»
Сирена из сна вопила где-то совсем близко, над ухом.
Только через полминуты Кирилл понял: на прикроватной тумбочке надрывается телефон.
– Алло?
– Кирилл, спишь? Просыпайся.
– Антон? Господи, в чем дело? Сколько времени?
– На моих – три сорок, но это не важно. Давай просыпайся и срочно дуй сюда.
– Зачем? Что-то случилось?
В трубке воцарилась тишина, только слышно было, как где-то далеко щелкает неведомое телефонное реле. Антон молчал.
– Да не молчи! В чем дело?
– Олег с Лехой привезли сюжет – при тушении пожара погиб майор Станислав Ковальчук.
– Как это произошло?
– Вот, смотри, – Антон воткнул в паз кассету, несколько раз крутанул верньер. На экране замелькали полосы быстрой перемотки.
– Здесь.
В кадре серой громадой возвышался замшелый перрон какой-то товарной станции – видимо, снимали снизу, с путей. Вдаль тянулись чуть тронутые ржавчиной рельсы, молодая весенняя травка весело пробивалась сквозь почерневшие шпалы.
Потом камера развернулась на сто восемьдесят градусов и в объектив попали курящиеся остовы вагонов, покореженные рельсы, полотно, будто бы расплесканное во все стороны взрывом. Недалеко от путей стоял кирпичный пакгауз с цифрой 1959 над широкими въездными воротами. Обращенная к полотну стена зияла выщербленными кирпичами, грязно-бурые кляксы испятнали ее.
