Кто был не особенно в курсе (а таких было большинство), расшифровывал заглавные буквы как «Ленин – Сталин», однако своей они догадливостью хвалились зря. Они ошибались.
Те, кто знал о деле не по слухам, а по насмерть засекреченным инструкциям, расшифровывали эти буквы правильно – «Лучи смерти».
Под замечательную установку, созданную в секретной Ленинградской лаборатории товарища Иоффе, на «Троцком» отвели всю нижнюю палубу. У каждого трапа, что соединял верхнюю и нижнюю палубы, теперь стояли часовые, охраняя оружие Мировой Революции от дураков и происков империализма, хотя толку от красноармейцев с трехлинейками не было почти никакого.
Соблюдая режим секретности, прежних хозяев цеппелин-платформы распустили в увольнения и отпуска, оставив только самый минимум, а все остальные ходили туда-сюда беспрепятственно, потому как имели такие документы, что у часовых руки опускались. Точнее, поднимались. К козырькам фуражек.
Федосей, которого вниз не допустили, все эти ограничения воспринял с внутренней обидой, но быстро смирился. Похоже, что все, что происходило на нижней палубе, было настолько серьезным, что даже его полномочий секретного сотрудника ОГПУ не хватало на то, чтоб прикоснуться к тайне. Хорошо хоть по верхней палубе ходить не запретили, чем Малюков и пользовался.
К виду с трехверстной высоты он уже привык, но голубизна и даль того, что видели глаза, по-прежнему завораживали. Все-таки вид с самолета, сквозь вращающийся винт, и вид с дирижабля отличались друг от друга. Полет на «Троцком» более походил на парение птицы, и потому авиатор до сих пор не мог насмотреться на все это, словно далекие его предки, прикованные к пашням и наковальням или к разночинским чернильницам, смотрели на всю эту красоту его глазами и не могли насмотреться.
А на нижней палубе в несколько расстроенных чувствах пребывал агент Коминтерна.
Владимир Иванович Деготь имел все основания считать себя человеком не трусливым. Много в жизни повидал, в разных предприятиях поучаствовал, да и оперативная работа в Коминтерне требовала крепости характера, но тут вот он чувствовал себя… Ну… Не в своей тарелке, так скажем… Для человека выше десятого этажа не поднимавшегося, вид трехверстной глубины под ногами действовал на нервы. Оттого коминтерновец старался не смотреть по сторонам, а сосредоточился на коробке, что держал в руках. Что за штука находилась в ящике, он не знал. Хотелось надеяться, что нужная. Из-за нее срочно, с риском привлечь к себе внимание итальянской контрразведки пришлось сворачивать итальянские дела и в четыре дня добраться из Рима в Тверь. Добраться-то добрался, и прибор привез в целости и сохранности, только вот профессору сейчас было не до него. Поэтому-то теперь Владимиру Ивановичу и приходилось нервничать на нижней палубе. Стараясь не смотреть по сторонам, он даже прикрыл глаза, чтоб не видеть в сотне метров от себя плотную массу белоснежного облака, в которой невидимые лучи профессора прожигали быстро затягивающиеся дыры.
Около установки шла непонятная постороннему взгляду работа. Хоть ее не было видно, но слышно-то кое-что было. Металл скрипел о металл, что-то свистело, ну и ругались там так, как это привычно было всегда русскому человеку.
В стеклянном окошке какого-то эклектического прибора размером с хороший шкаф отражалась часть установки с оператором. Деготь стал смотреть туда, наблюдая как лысоватый человек сидит на чем-то похожем на мотоциклетное седло, прильнув глазом к трубке прицела.
Над облачным слоем, издали похожем на заснеженную равнину, вдалеке, не меньше чем в полудесятке километров, плыли два воздушных шара. Ветер нес баллоны параллельным курсом. Явно целя в них, оператор завертел никелированные колеса.
– Объект в прицеле.
Вокруг зазвучали голоса.
– Накачка?
– 70 %… 80 %… Норма.
– Завершение цикла. Поправка шесть.
– Цель уходит.
– Подстройка…
– Расширение в норме.
– Импульс!
Площадку накрыл свист, переходящий в шелест, словно с огромного дерева вместе с листьями ветер сдул десяток змей, и вдалеке вспыхнули два огонька. Несколько секунд все молчали, и только когда кто-то из военных, не отрываясь от стереотрубы, сказал: «Уничтожение! Поздравляю, товарищи!» – люди бросились обниматься, и Деготь позавидовал им. Эти все понимали и были при делах.
На площадке все смешалось и вдруг – выстрел…
Еще выстрел!
Вскочив, он увидел, как один из «синих халатов» бежит прочь, расталкивая других. Никто еще ничего не понял. Люди растерянно оглядывались, но тут установка вздрогнула и обрушилась внутрь себя. Проволочная сеть заходила волнами и со звонким протяжным звуком стала рваться.
Дзинь… Дзинь… Дзинь…
Только теперь все поняли, что происходит.
Наперерез беглецу бросились сразу два синих халата, но тот отбросил одного, сбил с ног другого и юркнул в лабиринт ящиков.
– Там он! Там!
Военные, кто с винтовкой, кто с наганом, обступили убежище, отрезая беглецу путь к отступлению, хотя куда бежать с дирижабля?
– Выходи, гад!
«Не выйдет, – подумал Деготь. – Застрелится… Во всяком случае я бы застрелился…»
Он ждал звонкого щелчка выстрела, но вместо этого взревело так, что, защищаясь от ощутимости звука, все прижали ладони к ушам. В глубине составленного из ящиков лабиринта сверкнуло, повалил дым, и тут же сами ящики покатились, рассыпаясь на ходу горящими досками, и из кучи хлама вылетел огненный факел. Вокруг пахнуло таким жаром, что люди отшатнулись. Кожа на лице Дегтя стянулась, и он представил, как скручиваются волосы на голове, превращаясь в обугленные пружинки. Сквозь вопли обожженных людей неслись далекие крики.
– Уйдет! Уйдет!
Вразнобой захлопали винтовочные выстрелы. Только напрасно. Веселой шутихой прокатившись по палубе, диверсант, с ящиком, из которого хлестали огненные струи, выпал за борт и там только превратил падение в полет. Торжествующе взревев, враг ушел в небо, оставив в воздухе огненный след.
Только теперь Деготь посмотрел на профессорскую установку. На краю палубы дымились железные руины, которые одинокие фигуры в синих халатах заливали из пенных огнетушителей.
Федосей, обитавший палубой выше, мгновенно сопоставил крики «Уйдет, уйдет!» с летуном с огненным ящиком за спиной и в два прыжка оказался в кабине. Как куски головоломки в голове оранжево-лиловый факел Московского летуна наложился на уже далекую оранжево-лиловую кляксу беглеца.
– Заводи! От винта!
Чем хороша военная команда для человека – командный голос выводит человека из ступора, заставляет делать привычное дело, а не охать, ахать и разводить в недоумении руками.
Подстегнутый командой техник подскочил к неподвижному винту, ухватился за лопасть обеими руками.
– Контакт!
