Если бы просто живым! Дэку Потту, дружку с фронтовых времен, они устроили хорошо разыгранное подобие побега, снабдив его харчами и документами. По старой памяти. Не Фильш, в конце концов…
Рэм сказал в ответ, стараясь сохранить спокойствие:
– Не только его. Я жив. Ты даже тянешь меня в большие начальники. А под бумажкой, после которой случился первый массовый расстрел, стоит и моя подпись. Ничем не вытравишь. И… был я тут… тогда Заставил себя смотреть.
Туча отмахнулся:
– Да ты-то уж! Виновник выискался. Ты бы подпись не поставил, так тебя самого бы поставили куда надо. А заодно и жену твою.
В этот момент Рэм испытал дикое, ничем не объяснимое чувство. Ему до скрежета зубного захотелось прямо сейчас отведать стряпни Тари. Без всякого смысла и причины он вдруг ощутил себя страшно голодным. Ее домашних котлет! Немедленно! А потом ее тела Ее податливого смуглого тела. До чего же хорошо, что она опять принимает его на ложе!
Наваждение какое-то. Он укусил себя за губу, лишь бы оно прошло.
– Погоди-ка, мужик, да ты ведь тогда… до наступления… у меня в кабинете… вот про эту бумажку говорил?
Рэм ответил ему, опустив веки.
Туча посмотрел себе под ноги. Лицо его выдавало сложный мыслительный процесс. Туча вроде и хотел заговорить о чем-то важном, более того, ему, кажется, сама обстановка представлялась очень удачной для такого разговора, но он не знал, с какой карты зайти. Хитрый простодушный Туча… Впрочем, картежник из него вышел первостатейный – бивал всех.
Наконец собеседник Рэма решился:
– Знаешь, мужик, почему сейчас так много расстреливают? Что красные, что монархисты… Да и мы, по большому счету, скоро начнем. Мы пока жалеем… но… Есть в твоей умной башке идея на этот счет?
«Зараза ты, Толстый! Идей-то море, только я бьюсь об них, как об каменную стену с резными украшениями, и на моем лбу от каждого украшения появляется свой, особенной формы синяк, а понимания – ноль». Ну как ему объяснишь? Раньше почему-то удавалось жить без террора. Сотни лет жили без террора! Отчего же сейчас без него управиться не могут? Какая муха укусила весь народ, что он с цепи сорвался? Десять лет назад никто в страшном сне не позволил бы себе мысль: «Расстреляем сорок человек, и проблема будет исчерпана». А теперь сорок человек – разменная монета, мелочь, ерунда Сорок расстрелянных – способ управлять провинциальным городишечкой, а для населенного пункта побольше уже потребны цифры другого порядка… И сейчас никто не сомневается, мол, уместно ли вот так-то легко? «Я сомневаюсь, но я – какой-то урод».
– Пока нет.
– Тогда я тебе скажу. Раньше у нас по всей державе сила была Раньше весь народ до единого человека скреплялся…
Фабричный гудок из вагоноремонтных мастерских, а потом второй гудок – от тракторного завода – на несколько мгновений заглушили слова Тучи.
– …людей пачками ставят к стенке только от собственной слабости. Запомни. Другого, массаракш, объяснения нет. Кто бы тебе чего другого ни наплел, а ответ тут один. Когда нет настоящей силы, страхом силу заменяют. Все устали. Страна – вроде загнанной кобылы, ее бы пристрелить, да другой нет. Народ ни за какой идеей идти не хочет. Народ хочет послать всех подальше, не знать бы ему никакой власти! Разве только готовы терпеть разбойников – тех, кого перебить силами своей общины не удается… А так нельзя, нужна идея – такая, слышишь ты, за какой все пойдут. И что имеем? Имеем аж четыре штуки: монархическую, красную, национальную, да еще, пожалуй, плутократскую, ну, типа как у хонтийцев…
Рэм не перебивал собеседника. Чем, чем скреплялся народ? Какой силой? Гордость помешала Рэму переспросить собеседника.. А потом он и сам перескочил на другую мысль.
Рэм и сам многое множество раз перебирал варианты. Выходило – национальный вариант менее прочих разрушителен и более прочих осуществим. Но… каждый раз возникало чувство: чего-то не хватает в этом перечислении. Малости какой-то, но очень важной малости. А без нее все варианты, все без исключения, оборачивались каким-то неживым сухостоем.
– Монархистов мало, – продолжал Туча, – вот они и лютуют. Ворвутся в город, правда… хрен у них нынче силенок на город, зубы-то повыбиты… в общем, в село ворвутся, режут и наших, и красных, порют без разбора правых и виноватых. Хотят бунт поджечь, только дулю им – народ их просто боится. Плутократов у нас еще раларовцы в землю положили. А вот в Хонти они верх взяли. Ну и? Теперь они там красных в землю кладут. Ровно так кладут, слой за слоем А нас примерно столько же, сколько и «друзей рабочих». Чуть поболе, может, но не намного. Вообще-то идейных мало, – и тех, которые за них, и тех, которые за нас: один на сотню душ народонаселения. И решаем все не мы и не они, а такая громадная туша, которая – все остальные. Красные чуть что – затвор передергивали. Почему? Боялись. Придут остальные – те, кому краснота не по нраву, – и задавят. Тушей задавят, массой. «Друзья рабочих» и решили: да просто убивать. Одно слово против – в могилу. Два слова против – в могилу со всей семьей. Страхом они хотели, и чуть было не получилось… А мы… Мы то народ по головке гладим, то подзатыльника даем, то любовью, то тем же страхом… Но нас – я говорил! – тоже мало. И нас запросто снесут, если зазеваемся. И мы тоже будем народ по стенкам расставлять, если припрет. Скажи-ка, Рэм, ты с нами останешься или еще куда-нибудь сбежишь, если такая каша заварится? Между нами. Без переносу.
Имелось у Рэма желание сказать в ответ что-нибудь обтекаемое. Зачем дразнить гусей? Жизнь только-только начала налаживаться. Но вдруг к горлу подкатила тошнота от всего обтекаемого, и он ляпнул:
– С теми, кто вот такие рвы наполняет… – голос от волнения пресекся, – с такими я никогда не буду. И цвет не имеет значения. Понимаю, сейчас ты скажешь: «Как управлять страной, которая на всю голову свихнулась, если другого способа нет?» А я тебе… э… ты что? Э…
Толстый, который Туча, стремительно затворил ему рот ладонью. Глаза у него сверкали, как у пса, получившего мозговую косточку.
– Есть, брат! Ты все правильно сказал: нехорошо пачками убивать своих же, единокровных. И способ не убивать – есть!
Он тут же, на хребтине старого вала, взял с Рэма подписку о неразглашении и перевел его на уровень допуска «ОРЕЛ-1». А потом дал ему бумагу, содержавшую немыслимую смесь физики и биологии с политикой. «Выписка из протокола заседания Верховного консультативного совета Семьи от… (месяц, дата). Тема обсуждение спецпроекта психокоррекции населения. Разработчик: Группа 15-64. Код направления: «Иеромонада». Ответственный творец от Семьи: профессор Феш, после смерти профессора Феша – генерал Шекагу. Технические характеристики…»
Далее генерал Амо Шекагу докладывал: после смерти профессора Феша его работы в области психоизлучения были продолжены. Излучение вызывает всплеск эмоций в диапазоне страх, гнев, восторг, самопожертвование, радость, энтузиазм, печаль (доходящая до состояния глубокой угнетенности). Грамотное наложение смысловых пакетов на сознание, подвергшееся излучению, вызовет эмоциональную привязанность к заданным извне предметам Или, напротив, эмоциональное отторжение вплоть до ненависти. Субъекты, на которых в лабораторных условиях испытывалось воздействие излучения, воспринимают заданные извне предметы безусловно положительно или безусловно отрицательно на иррациональном уровне. Способность критической оценки и рационального анализа временно отключается. Размещение в наиболее проблемных регионах трансляторов и ретрансляторов психоизлучения приведет к ослаблению социальной напряженности и повысит лояльность народонаселения. Названные трансляторы и ретрансляторы могут быть установлены под видом башен, ориентированных на борьбу со спецпропагандой противника, ведущейся средствами радио, на радиолокационную разведку или же на противобаллистическую защиту.
