— Сестренка. Ты слышишь… ты понимаешь, что они говорят?
— Нет. Что?
— Они имеют виды на нашу невинность.
— Ты на самом деле их понимаешь?
— Ну.
— Ой. Минуточку… Я, кажется, тоже.
Глава 23
Пейзаж сменился еще пару раз, и предпоследний из них был
прокаленной каменистой или даже шлаковой пустыней, причем стояла ночь, черная
южная ночь, от земли шел удушливый жар, пахло серой и углем, и я еще подумал: а
как же здесь днем? — и половинка луны над горизонтом висела багровая,
подрагивающая, как желе… Эльфийки наши подобрались, шли сторожко, с наложенными
на тетивы стрелами — видимо, кто-то опасный таился за выжженными скалами. Но и
это миновало, и мы оказались на берегу классического карельского озера то ли
перед рассветом, то ли сразу после заката. Тонкие розовые облака висели в
прозрачном бездонном небе…
У самого среза воды горел огонь в каменной чаше, а на песке,
сильно накренившись набок, лежали две лодки с непривычно высокими носом и
кормой. Очертаниями они напоминали папирусные ладьи древних египтян, но сделаны
были из тонких, идеально подогнанных досок, причем не просмоленных, а, как мне
показалось поначалу, провощенных. Две совершенно юные девицы с луками радостно
выскочили из воздуха и поклонились Маринке.
— Бенефис, — сказал я.
Она не удостоила меня даже движения брови.
Лодки моментально спустили на воду, оснастили вытащенными со
дна швертами, поставили мачты, развернули паруса… Откуда-то взялся — я не
видел, как его поставили, — мосток, к которому уже оснащенные лодки
причалили с двух сторон. Маринку почтительно ввели на одну, размером побольше и
с огромными голубыми глазами, нарисованными на бортах поближе к носу; нас же с
Шарпом спихнули в другую, поменьше и с глазками маленькими, красными,
поросячьими, а также с кабаньими клыками, прорисованными с большой любовью.
Петли с шей у нас сняли, но руки не развязали, велели сидеть тихо, чинно и не
болтать, а разговаривать лишь по строгой необходимости.
После чего было сказано слово, подул ровный ветер, и лодки,
чуть кренясь, понеслись по озерной глади.
Посвист ветра, шелест парусов, шорох воды под днищем
складывались в мелодию, которая мне и раньше, с самого детства, иногда снилась,
и снится теперь каждую ночь, но я ее, проснувшись, воспроизвести не могу…
Вы не поверите, но я задремал. Проснулся от грубого тычка —
в самый шрам на боку, — и за эти мгновения пробуждения мне успело
почудиться, что я попал в плен к духам и меня тащат копать чудовищной глубины
колодец. Я знал, что подохну в этом колодце, как до меня подохли уже десятки
других…
Огромной глубины колодец наш развед взвод действительно
находил, но это было года за три до меня, я знал о нем только по рассказам. Так
и не выяснили тогда ни кто его строил, ни с какой целью. Разные выдвигались
предположения, в том числе и самые бредовые. Триста метров вниз, лопатами и
кирками… для чего?
Вот это мне и почудилось. Причем я откуда-то знал ответ —
для чего. Но, естественно, не запомнил.
Пхнула меня огромных размеров бабища с идиотской ухмылкой на
плоском лице, которое показалось мне странно знакомым. Ей бы в самый раз пошли
телогрейка и резиновые сапоги, но нет, одета она была с головы до ног в черную
кожу, даже шапочка была кожаная, похожая на купальную. На руке висел хлыст.
— Встал пошел сам, — сказала она. Голос был
непропорционально писклявый.
Я обнаружил, что руки у меня развязаны. Кряхтя, я
распрямился и стал выбираться из лодки. Ни Шарпа, ни Маринки нигде не было
видно, зато любопытствующих эльфиек набралось с небольшой стадион. Лодка
причалена была к этакой бревенчатой набережной — частокол из ошкуренных и
проморенных до цвета и твердости меди стволов толстенных лиственниц возвышался
из воды метра на полтора, удерживая на берегу от сползания чистейший бело-розовый
песок, — и на этом песке, все босые, стояли с полсотни эльфиек всех
возрастов и сложений и одетые по-походному, как наши пленительницы (узкие
штаны, рубашка, жилет или короткая куртка), были буквально наперечет;
большинство же предпочитало сарафаны, платья, юбки с блузками и даже
легкомысленные шортики и топики; никакого единообразия моды я не заметил.
— Где мои друзья? — спросил я толстуху в черном.
— Потом, — пискнула она. Выбралась следом за мной из
лодки и тычком в спину задала направление и скорость. Она была выше меня на
голову и раза в два тяжелее.
Любопытствующие образовали коридор, по которому меня и
провели. От девушек хорошо пахло, но я не мог понять выражения их лиц.
Пляж кончился, начался лесок — или, пожалуй, сад. Не
плодовый. Чисто декоративный. Со множеством ветвящихся дорожек. Большую часть
растении я не то что не знал по именам — я их видел впервые в жизни.
Потом я понял, что это не сад, а поселок, и кусты и деревья
вокруг меня не что иное, как дома. Вернее, шатры. Это стало ясно, когда
струящийся занавес из тонких ветвей и длинных серебристых листьев вдруг сам
собой раздвинулся и передо мной возникла эльфийка более странного облика, чем
все предыдущие. У нее было скуластое, очень бледное и с россыпью веснушек,
образующих этакую своеобразную венецианскую полумаску, лицо, неестественно
большие миндалевидные глаза с зеленоватыми радужками, длинные темные ресницы,
темные узкие нервные брови, множество тончайших морщинок у уголков рта и
уголков глаз, но ни единой на лбу; губы тонкие, темные, четко очерченные, с
намеком на постоянную ехидную усмешку; волосы густые, светло-русые, спереди
стриженные едва ли не под ежик, сзади собранные в толстенный и длинный, ниже
лопаток, хвост. Одета она была в длинный расшитый кафтан цвета тусклого золота,
чуть более темные штаны и болотного цвета сапоги, тоже расшитые сложными
богатыми узорами…
Я ее потом сфотографировал, поэтому и могу описать так
подробно.
— Маара, довольно. Теперь жди здесь, — сказала
эльфийка моей гороподобной провожатой. — Идем, поросеночек. Послушаем, что
нам пропоешь ты…
Маринка с большой неохотой рассказывала о том, что с ней
происходило, и я ее понимаю, есть вещи, о которых вспоминать тошно, а
рассказывать вообще невмоготу, так вот, многое из перенесенного Маринкой —
именно такое. И я даже подумывал, а не проявить ли мне такт, вежливость,
снисходительность и прочую политкорректность — да и сделать вид, что я все
забыл, ни до чего не догадался и ничего не записал по горячим следам. Но потом
решил, что это будет нечестно. Даже не знаю перед кем. Перед Ильей, может быть.
Которого в результате как бы и не было совсем…
Еще на середине озера лодки разделились: большая и
голубоглазая поплыла прямо, а с поросячьими глазками и с Шарпом и мной на борту
взяла правее. «Почему?» — спросила Маринка, и ей сказали, что мужчин туда, куда
везут ее, не допускают ни в каком виде, так что нам пока придется пожить на
Нечистом острове. «И как долго?» — спросила она, на что получила ответ, что
понятия «долго», «коротко», «вчера», «завтра», «который час» и подобные им на
Озере и в его окрестностях вообще бессмысленны — здесь есть лишь вечное
«сейчас». И если Хозяйка (поклон) вдруг решит вернуться в Темный мир, то она
окажется там в любое желаемое для нее время. Но после того как она все узнает,
она вряд ли пожелает возвращаться.
