Белый сверху и сине-черный у самой воды горбатый айсберг
приткнулся к песчаной косе поодаль, а другой, многократно больший, неподвижно
ждал его в море. Они напомнили мне медведицу и медвежонка. Вторая дверь ждала
меня на каменистой осыпи, пересекающей пляж. Я направился к ней — и вдруг
понял, что вот на этот ровный песок, совершенно ничем не выделяющийся, ступать
нельзя. Просто нельзя, и все. И я сначала свернул к морю, чтобы обойти то
место, куда нельзя ступать, но, дойдя до уреза прибоя, понял, что с этой
стороны мне не пройти, и пошел в ту сторону, где пляж кончался и начинался
невысокий красногли- нистый обрыв. Только там мне удалось найти узкую полоску безопасного
прохода. Из глины выступали чьи-то кости и черепа с длинными клыками, и я взял
с собой один из клыков. Дверь открылась, едва я коснулся ее…
По ту сторону было озеро. Я несся по его берегу,
перепрыгивая с валуна на валун. Мне нельзя было ошибиться. Здесь! Я бросился в
воду. Она была прозрачной, но темной, как будто в нее добавили фиолетовых
чернил. Где-то совсем глубоко неясно белел какой-то крестик, и я стал, изо всех
сил загребая руками, спускаться к нему. Воздух в груди мешал погружению, и тогда
я выдохнул его. Теперь спуск стал почти стремительным — но все равно не
настолько, насколько мне хотелось. Я нагнал крестик и подхватил его одной
рукой. Это была девочка. Теперь надо было подниматься вверх. Я посмотрел.
Поверхность была далеко, а светлое пятно на ней не превышало размером брошенную
на землю рубаху. Я греб одной рукой и отталкивался от воды ногами. Грудь то ли
сдавливало, то ли разрывало. Под горлом пылали угли. Светлое пятно едва
приближалось. А потом что-то произошло со мной… не знаю что. Я на несколько
секунд стал чем- то другим. Зверем? Рыбой? Может быть. Но я понесся вверх так
быстро, что вылетел из воды, завис над нею и приземлился на камень, с которого
нырял. Там стояла толстая старуха с неопрятными волосами. Она приняла у меня
девочку, а мне открылись следующие двери — на этот раз почему-то
двухстворчатые.
Крутой склон горы — настолько высокой, что земля внизу была
еле видна, а луна плыла вровень и рядом. Много месяцев карабкался я по этому
склону, падал, срывался, карабкался снова… Здесь можно было чуть передохнуть.
Горел костер, у костра сидели несколько размытых темнотой мужчин без лиц — нхо.
Я чувствовал на себе их тяжелые взгляды, хотя им нечем было смотреть. За спиной
моей тоже кто- то был, я обернулся — девушка, тонкая, как деревце, и вся белая,
будто обсыпанная мелом. Ты должен пройти дальше, сказала она, думай как. Я ни о
чем не мог думать. Тогда говори, говори, говори что-нибудь, сказала девушка.
Осень, сказал я, вода замерзает, лед режет лодки. Пройти не можем, умрем в воде.
Все мы умрем в замерзшей воде, если никто не поможет. Пусть сомнется лед, пусть
не режет так много лодок, пусть не тонут люди… Да, сказала белая девушка, пусть
так и будет. Но ты сам должен затупить лед. Вон тот, красный нхо, видишь
его? — Это он сидит в воде, режет лодки и топит людей, пьет их кровь.
Выбей ему зубы, обколи их, затупи — тогда пройдут лодки. Я поднял камень, но
тут все осветилось нездешним светом, и нхо пропали, только девушка задержалась
на миг. Буду с тобой, сказала она, ты можешь меня не видеть, но я всегда буду
тут, справа от тебя, зови.
Окутанный коконом волокнистого света, черный камень, похожий
на ограненное яйцо, неровно спускался с неба — быстро, но не стремительно, как
бы удерживая себя на миг, и еще на миг, и еще, в небесных паутинах, но тут же
продавливая их слой за слоем. Потом он сорвался и полетел вниз, кувыркаясь…
Я был ветром и облаками, дождем и туманом. От того, холодно
ли мне или тепло, устал ли я или полон сил, ветер начинал дуть, или
прекращался, или менял направление, или закручивался вихрем. Мое настроение
заставляло облака собираться в тучи и проливаться дождем или ссыпаться градом,
исчезать здесь и появляться в другом месте… я не могу сказать, что делал это
своей волей и по своему произволу, нет — скорее, все это происходило потому,
что было согласно со мной и созвучно моей песне… и точно так же было со зверями
в тайге и тундре, птицами в небе и рыбами в озерах: я знал их ход и мог
управлять им, но не по произволу одного меня, а по взаимному согласию всех. И
даже заяц, который выбегал под мою стрелу и замирал, широко открыв глаза, знал,
что не смерть его ждет, а просто другая жизнь…
Потом меня позвали, и я пошел.
Камень тот был воплощением могучего зла, и жестокий красный
нхо, которому я собирался выбить зубы и, наверное, выбил и затупил, просто не
помню этого, в сравнении с камнем казался новорожденным бельчонком.
…Я буду биться с ним, сказал я, и все замолчали. Я пойду
впереди, а вы будете подпирать меня и питать мои силы, потому что битва будет
долгой…
Честно говоря, я любовался собой в этот момент: какой я
статный и красивый, какие у меня широкие плечи и как высоко я держу голову; все
вокруг были ниже, согбеннее, суетливее и трусливее меня. И слушали они меня с
опасением, втянув головы в плечи…
Я стоял перед Летучим камнем, в старом маньяке", с
габдасом, сделанным мною из спила столетней сосны и шкуры черного козла, в
ременных сапогах, с ремнем вокруг головы, на котором выжжены были изображения и
имена всех тех, кто помогал мне: Радиена, Зиорава Радиена, Лейб-Олмая, свирепого
Иоренгаса и страшного Оуло-Гадже. Черепа волка и волчицы, щуки и лосося, совы и
чайки висели на моем поясе-почне…
Смерть и ужас колыхались передо мной; сила, решимость и жар
вливались в затылок, лопатки, крестец и икры.
Я поднял габдас и запел…
Много дней прошло. Я пел, кружился, бил в габдас. Дух мой
колотился о волшебную стену, окружающую камень. Нхо камня отступил за нее, лишь
изредка огрызаясь. Я пу' Маньяк — одеяние шамана; в маньяке всегда используются
элементы, указывающие на покровителя шамана и на его духов-помощников: ленточки
из кожи, куски меха, рога, кости, перья и т. д. скал в него стрелы огня и
бил молниями. Стена, окружавшая камень, шла трещинами…
Иногда я пытался поговорить с нхо камня или выманить его
наружу. Я предлагал ему свою кровь, но он только проливал ее на землю.
Мир вокруг чернел, словно обугливался. Даже снег падал
серый, даже солнце подымалось как посыпанное пеплом. Я слышал, как вдали
говорили нойды и вожди, что люди не переживут эту зиму. Надо было торопиться.
Наверное, я слишком поторопился. Или слишком устал и потому
не среагировал…
Это произошло как в том сне… маленькое, ростом с ребенка,
будто бы плотно сплетенное из веток или лозы. Оно двигалось стремительно, и я
не успел ничего сделать, как оно оказалось рядом и убило меня… так и тут —
черное с красным внутри, оно ворвалось в меня и тут же наполнило меня изнутри,
я еще успел услышать, как рвутся легкие и желудок, а потом я стал чем-то
другим, а то, что было мной, вытекло и погибло… Я — новый — выпрямился во весь
рост и посмотрел на скопившихся вокруг. Они были маленькие и мерзкие. Я махнул
рукой, и черный огонь смахнул половину из них, а остальные попятились, а потом
бросились бежать. Это оказалось очень смешно…
