— Темный мир станет поистине темным…
— Да.
— Забавно то, что Волков говорил мне почти то же самое. Что
когда мы вскрыли крипту, то запустили какой-то процесс, который погубит мир…
— Ну, получается, что так и есть, — усмехнулась Ирина
Тойвовна. — Одно из свойств нхо — лгать, не говоря ни одного неверного
слова. Теперь ты знаешь все это чуть более подробно…
— И что же делать?
— Надо забрать щит.
— Легко сказать.
— Смотри сама: есть три компонента — стояние Лун, камень и
щит. Стояние мы отменить не можем, камень очень тяжел… остается щит.
— Над которым Волков трясется, как Кощей над златом.
— Именно так. Но ты пока что не знаешь своих собственных
возможностей.
— То есть?
— Ты потомственная нойда. Войгини — твоя и Уме — подруги или
еще ближе. Ты можешь сразу стать нойдой- нойтлохоном, а это самый страшный
барьер, потом все пойдет проще.
— Что значит — страшный?
— Тебе нужно будет утонуть.
Глава 27
— Это безумие, — сказал я. — Волков обучался
своему ремеслу сколько — две тысячи лет? А ты хочешь на ускоренных курсах
превзойти его…
— У меня будут умения и опыт Уме, — сказала Маринка не
очень уверенно. — А Уме победила его отца, который был куда страшнее.
— Мы этого не знаем, — сказал я. — Как измерить,
кто страшнее, сильнее? Как сравнить?
— А что ты предлагаешь?
— Нам надо… хотя бы двоим…
— Я спрашивала. Они не могут инициировать мужчин. Другая…
магия, что ли. Давай это так называть, для простоты.
— Кто тебе сказал?
— Рагнара.
— Ты с ней говорила?
— Конечно. Она тут вроде одной из верховных шаманок. А что?
— Просто спросил. А с вождем тебя уже познакомили?
— Пока нет. Она в горах, общается с духами… А наша Ирина
Тойвовна, оказывается, что-то вроде директора местного ЦРУ.
— Это я уже понял. Ты про Шарпа не спрашивала?
— Спрашивала. Он на рыбалке.
— Что?
— На рыбалке. В смысле ловит рыбу. На удочку. С лодки. А что
тебя удивляет?
— Да фиг его знает.
— По-моему, уже давно пора перестать удивляться.
— Ну да. Удивление вызывают какие-то нормальные вещи.
Кстати, ты есть хочешь?
— Совсем не хочу.
— Вот и я тоже. И Рагнара сказала, что не захотим и что
нужно себя заставлять.
— Я попробовала. Тошнит.
— Аналогично, коллега. Но вот они же как-то
приспособились?
— Видимо, разность хода времени или что-то в этом духе…
организм реагирует неадекватно. Я где-то читала, что у космонавтов так и что
некоторые едят через силу весь полет, сколько они там…
— Наверное… Слушай, а может быть, все-таки есть другой путь?
Может, они нам чего-то не рассказывают? Не доверяют?
— Может. Но тут получается как? Чтобы это узнать, я должна
пройти инициацию. Думаю, если бы они хотели меня убить, то не пудрили бы мозги.
А?
— Не сомневаюсь. Но все равно…
— Я знаешь сколько в себе копалась? И поняла, что это все
отговорки. Да, боюсь. Ну и что? С тарзанкой прыгать… ни для чего, просто так —
это пожалуйста. А для дела…
— Тут другое, Марин. Ты же понимаешь, что хода назад не
будет?
— А его и так и так не будет. Мы тут можем, да, бесконечно
трындеть, потому что эти заморочки со временем… но все равно ведь решать
придется, а решать лучше сразу, не изводить себя. Правда же?
Я подумал. Я знал случаи, когда первое, импульсивное решение
было самым правильным. И знал наоборот — когда оно вело к катастрофе. Когда
Маркушкин побежал спасать пацана и нашел свою мину… и не только это. А, ч-черт…
— По-моему, в общем сказать нельзя. Только в каждом
конкретном. И то — после, когда все становится ясным.
— Ну… да. Наверное. И все равно. Давай представим, что и
Волков нам врал, и эти врут. Но заметь, и там и там все кончается жуткой
катастрофой…
— Марин, — сказал я. — Пойми. Умозрительно эта
задача неразрешима. Сколько бы мы ни пытались снимать слои… Помнишь парадокс
узника?
— Это который?
— Когда узника приговорили к смерти и судья сказал: ты
будешь казнен в течение недели, но не будешь знать, в какой день. И узник
возликовал: его не смогут казнить! Его точно не смогут казнить в последний день
недели, в субботу, потому что, раз он до него дожил, то он будет знать, что это
и есть день казни, а значит, условие приговора нарушено. Но тогда его не смогут
казнить и в пятницу, потому что…
— Поняла. И что?
— Ничего. Он дошел в своих рассуждениях до воскресенья и
успокоился. А в среду его повесили. Понимаешь?
— И к чему это ты рассказал такую веселую историю?
— К тому, что все наши теоретизирования бесполезны. Не надо
объяснять почему?
— Кажется, поняла.
— Ну вот. И еще — ты, кажется, уже все решила и сейчас
просто пытаешься оправдаться.
— Перед кем? В чем?
— Передо мной. В том, что уходишь одна. Нам ведь уже
объяснили: и ты нойда, и я нойда, только оба не раскачанные.
Но, наверное, наши войгини где-то там, — я показал
вверх, — наверное, они что-то знают наперед…
И тут появились Рагнара, Ирина Тойвовна и еще одна эльфийка,
как будто шагнувшая сюда прямо с киноэкрана — во всем зеленом. Наверное, это
был оптический рефлекс — но и лицо ее, и светлые волосы тоже отливали зеленью.
Ну а глаза — те не отливали. Таких зеленых бездонных глазищ я не видел никогда.
Непроизвольно я встал на колено и, преклонив голову, положил
правую руку на левое плечо.
Глава 28
Не помню, как делал эту запись. Будто кто-то водил моей
рукой, пока я был в глубокой отключке. Не знаю, откуда могло взяться то, что я
написал: Маринка вроде бы ничего не рассказывала, просто некогда было… ну а
меня, понятное дело, на таинство не допустили. В общем, ерунда какая-то. Но я
предупреждал, что в этом деле много странностей.
«…укутанную в рыболовную сеть. Она не могла шевельнуться.
Хорошо смазанное, колесо крутилось беззвучно. Ноги коснулись воды.
Озноб охватил тело. Ее почему-то погружали не равномерно, а
позволяя привыкнуть к холоду: до колен, до бедер, по пояс, по грудь, по шею. В
этом положении ее продержали довольно долго. Она перестала чувствовать тело.
Была только нервная дрожь — что-то бешено трепыхалось чуть выше желудка. Вода
почти не двигалась, но иногда мягко касалась подбородка и отступала.
«Дыши», — вспомнила она — и стала дышать.
