При этом Ладик (мы не сговаривались: Рудик и Ладик, без
вариантов) отнюдь не был чайником или психом в том виде, в каком мы привыкли их
видеть в телевизоре. С нами ему вышло по пути, поскольку писал он сейчас
монографию об Элиасе Леннроте, великом финском фольклористе, открывшем для
всего мира «Калевалу». Ладислав Каренович намеревался пройти путями Ленрота и
провести, что называется, «следовый анализ» — попытаться определить, насколько
тщателен был финн в своих исследованиях, не пропустил ли он чего-то важного и,
наоборот, не добавил ли чего от себя; или, что случается чаще, чем подсказывает
нам здравый смысл, не принял ли он за фольклор народный пересказ какого-нибудь
модного французского романа или поэмы Жуковского…
Тут мы ударились в этнографические и фольклористские байки,
вспомнили, что пиво и рыбка еще остались, — и дорога стала более
осмысленной. Как известно, красоты околожелезнодорожных пейзажей сильно
преувеличены.
Высаживались мы в половине одиннадцатого, в светлых
сумерках. Переправив отрядный скарб из вагона на перрон, расположились на нем,
а Рудик и Ладик пошли искать договоренный автобус. В результате они его
все-таки нашли, несмотря на железный экспедиционный закон: если двое заочно
договариваются о встрече, они обязательно имеют в виду разные точки рандеву. Мы
оба ждали, я у аптеки, а я в кино искала вас…
В общем, в путь мы тронулись ровно в полночь. Я не пугаю и
не нагнетаю, я просто соблюдаю точность повествования.
Вторая подряд ночь в автобусе стоила мне нехорошего кошмара,
пересказать который невозможно, потому что в нем ничего не происходит. То есть
я просто пытаюсь выбраться из бэхи, а меня что-то держит. Зацепился. Пытаюсь
понять чем, дергаюсь — бесполезно. Снаружи пальба. И вдруг становится тихо.
Совсем тихо. Абсолютно. И я не сразу понимаю, что стало тихо, и продолжаю
дергаться, и вдруг до меня доходит…
Это повторяющийся кошмар на самом-то деле. Нечастый, но и не
эпизодический. Я так никогда и не узнал, из-за чего все затихло и что я там, во
сне, понял. Мне просто становится… я не знаю, как сказать: не страшно, не
жутко, это не ужас, нет — это что-то по ту сторону ужаса. Я даже не кричу,
просто молча просыпаюсь… и раньше, и сейчас… потомучто кричать уже
бессмысленно. Крик — это все-таки крик кому-то… и если уж своих не осталось, то
Богу, потому что он хотя бы может быть. А я просыпаюсь молча, в полном
отчаянии…
Я, кстати, никому не говорил в универе, что был на войне. Никто
не знает, даже Маринка. Ей я соврал, что служил на Сахалине, но и об этом
попросил не трепаться — типа стесняюсь, что не смог откосить…
И хорошо, что не знают.
Стекло было холодным, запотевшим. Я прижался к нему лбом.
Потом протер окошко. По ту сторону был туман, не слишком густой. В тумане
плавали сосны. Или лиственницы. Туман немножко светился лиловым, и казалось,
что мы едем внутри огромной ртутной трубки.
Я встал, чтобы просто почувствовать тело. Все спали. Я
прошел к водителю.
— Выпустить? — негромко спросил он.
— Нет. Устал сидеть.
— Здесь дорога сносная. А как вы от Калевалы…
— Как-нибудь.
— Лишь бы дожди не зарядили.
— Это да.
— Там все дороги лесовозами побили. Тайгу вывозят. Так
вывозят, что скоро здесь тундра будет. Прямо лесными дорогами, через границу.
Погранцы, гады, все в доле.
Погранцы всегда в доле, хотел я сказать, но не сказал. Тогда
бы старое неминуемо потянуло за язык, пришлось бы рассказывать, как легко банда
уходила через границу, а потом легко появлялась в другом месте, у нас за
спинами.
— Но, с другой стороны, если что случится — к ним
всегда можно обращаться, не отказывают. Понятно, милиции-больниции — на
километр от поселка отошел, и ек, лесорубы только да геологи, а у них у самих
что — пустые руки, да и только. Ну и эмчеэсовская тренировочная база имеется,
лесные пожары тушить учатся. Пока научатся, как раз тайгу-то всю с корешками…
Мы еще приятно полушепотом поговорили о грустных наступивших
временах, доставили друг другу удовольствие, и я поплелся на свое место.
Все сидели поодиночке, только Артур и Вика как обнялись на
переднем сиденье, так и заснули. А потом я увидел, что Патрик приоткрыла глаза
и медленным движением приподняла край одеяла-спальника, которым укрывалась.
Все-таки было не жарко.
— Замерзла, — одними губами шепнула она.
Я сел рядом, прикрылся тем же спальником — и только тогда
понял, как, черт возьми, холодно в автобусе. Неужели нельзя включить обогрев?..
Ровно в этот момент мотор чихнул несколько раз и заглох. Я
высунулся в проход. На моих глазах медленно потемнел, словно остыл, приборный
щиток — и так же медленно сошло на нет световое пятно на тумане. Погасли фары.
Во внезапной тишине, сильно хрустя колесами по чему-то ломкому — как будто по
ракушкам, — автобус прокатился чуть-чуть и замер.
— Что там? — тихо спросила Патрик.
— Приехали, — как бы в ответ ей проворчал
водитель.
— Не ходи, — шепнула Патрик мне совсем на
ухо. — Если надо будет толкать, позовут…
Я кивнул. С Инкой было хорошо и тепло. Но все-таки
высвободил правую руку, дотянулся до запотевшего стекла и несколько раз провел
по нему рукой.
И мы оба увидели, как из-за деревьев, стоящих по пояс в
тумане, поднялось что-то сиренево-бледное — по форме медуза… Вы видели,
наверное, во всяких сувенирных лавочках продают волшебные лампы: прозрачные
полые шары с маленьким шариком в центре, и от этого шарика к стеклянной сфере
стекают электрические разряды, похожие на извивающиеся светящиеся нити? Вот и
эта медуза чем-то напоминала те лампы, поскольку была соткана из множества
таких извивающихся белесовато-сиреневых нитей. Она всплыла медленно и зависла,
а потом чуть накренилась — длинные «щупальца» тянулись за ней, — и поплыла
вперед, забирая вправо, явно собираясь перелететь дорогу нашему автобусу…
Я не помню, как мы с Патриком оказались рядом с шофером. В
лобовое стекло, запотевшее значительно меньше, чем все остальные, «медуза» была
видна отчетливо. Она проплыла над самыми деревьями совсем недалеко от нас,
потом замедлила движение, сделалась более яркой и скорее синей, чем
сиреневой, — и вдруг пропала, оставив после себя только след на сетчатке
глаз. Я закрыл глаза, чтобы этот след проявился и запомнился. Так… в центре
что-то вроде иглы или веретена, сверху веретена подвижный купол зонта с длинной
бахромой по краям, а снизу — этакий опрокинутый полураскрывшийся одуванчик…
И тут фары загорелись — сразу ярко, так что окружающий туман
вспыхнул, и больше не стало видно ничего; и приборный щиток осветился.
Водитель повернул ключ, мотор с полоборота зафыркал.
— Что это было? — спросила Патрик.
— А, — махнул рукой водитель. — У пиндосов в
Норвегии какой-то особый локатор стоит. Как они его включат, так у нас тут
всякое летание начинается. Сейчас хоть на малых газах гоняют его, а лет
двадцать назад чуть весь Петрозаводск не спалили…
