— Коля, не забивай детям голову этой гнилой
ботвой, — сказал сзади Ладислав. — Никакой связи с локатором, сто раз
проверяли. Это, ребята, здешние феномены, которые падкая на сенсации желтая
пресса окрестила НЛО — будто название само по себе что-то объясняет. Случаются
они часто, исследованиям не поддаются, познавательного интереса не имеют. Так
что можно и дальше спать спокойно. Если будет что-то серьезное — я вас разбужу.
Мы с Патрик переглянулись и пошли обратно — греться. Сели
поудобнее, закутались спальником… и уснули мгновенно как выключенные. Ладислав,
кстати, рассказал после, что на «медуз» многие так реагируют, особенно при
первых встречах. Потом привыкают.
Глава 4
В Калевале мы должны были просто отдохнуть и двинуться
дальше, на северо-запад, но пришлось на сутки задержаться: оказывается,
эмчеэсники, тренируясь, развалили нужный нам мостик и теперь сами его умело
восстанавливали. Рудольфыч, который за долгие практики напрактиковался так, что
мог стать почетным председателем Общества детей лейтенанта Шмидта, быстренько
договорился с администрацией, и нам разрешили переночевать в школе. Там мы
свалили вещи и пошли подкреплять здоровье в придорожную столовку нехитрой
местной пищей. И некие мажоры, с городским снобизмом отказавшие столовке в
доверии ввиду завалявшихся домашних бутербродов, остались в солидном проигрыше.
Пища оказалась простой, но отменной. Столовка — идеально
чистой. Порции подавляли.
Толстые и довольные, мы немного пошатались по легендарному
поселку, а потом вернулись в школу. Калевала — это такое место, где если ты не
живешь, не работаешь или не приехал специально отдохнуть и порыбачить — то
пристроить себя трудно. Нет, правда: тут красиво, но интуитивного интерфейса у
этого места нет. Бывают такие квартиры, например, где хозяевам хорошо и удобно,
а гостям некуда себя приткнуть. Это потом, вечером, Ладислав сводил нас и в
бывший парк, который в тридцатых годах разбили на месте старого кладбища (после
дождей на танцплощадке или на аллеях нередко находили косточки, а возле купален
— черепа), и к сосне Ленрота, под которой тот слушал и записывал «руны» — не
буквы древнего алфавита, разумеется, а карельские баллады — они тоже так
назывались. От сосны, увы, остался только мертвый ствол…
— Так вот и от всей народной культуры, — вздохнул
Ладислав. — Ленрот сетовал, что все приходится собирать по крохам. Теперь
сам символ его работы обращается в труху. Наверное, это неизбежно, но все-таки
жалко. Древняя культура может существовать сейчас только в очень изолированных
сообществах… Вам фамилия Пестов что-то говорит? Эско Пестов?
Мы трое: он, я и Патрик — немного отстали от остальных. Тем
что-то рассказывал Рудольфыч.
— Нет, — сказал я.
Патрик пожала плечами.
— Потомок одного из декабристов, после амнистии семья
перебралась в Гельсингфорс, там он и родился где-то в самом конце
девятнадцатого века. В финской гражданской войне воевал на стороне большевиков,
попал в лагерь, едва выжил. Бежал через границу в Карелию, осел в
Петрозаводске. Работал журналистом, писал на финском языке. В тридцатых годах
начал собирать карело-финский фольклор. Но не традиционный, а сакральный.
Тайный. Принято почему-то считать, что сакральный фольклор — это матерные
частушки. На самом деле матерные частушки — это так, шелуха, внешняя оболочка…
Кой-какие отголоски, скажем, русского сакрального фольклора можно найти в
детских страшилках. У карелов есть упоминания о «белых рунах», о «костяных
рунах», но сам я их ни разу не слышал. А вот Пестов якобы нашел три хутора, где
ему согласились «костяные руны» спеть. И он их записал. Перевел. Отвез в
Ленинград…
Ему дали десять лет как финскому шпиону, но в сороковом
выпустили — видимо, понадобились переводчики. До начала войны он работал в
какой-то очень странной бригаде, разбиравшейся с трофейными документами — в
Кандалакше и здесь, в Ухте — тогда это называлось Ухта. В июле сорок первого из
Петрозаводска он отправил целый самолет каких-то ящиков, сам остался со своими
людьми, попал в окружение — и больше о нем ничего не известно. Самолет прилетел
в Архангельск, разгрузился — и о грузе тоже ничего не известно…
— Э-э… — сказал я.
— Но что точно уцелело, так это один экземпляр перевода
«костяных рун», которые он привез в Ленинград то ли в тридцать пятом, то ли в
тридцать шестом. Был ли он предусмотрителен выше среднего, или просто верхнее
чутье сработало — но одну папочку взял да и подсунул хорошей знакомой, тоже, в
общем, не чуждой нашему общему делу…
— И тут на-ча-лось!.. — зловещим театральным
шепотом произнесла Патрик.
— Можно сказать и так, — кивнул Ладислав. —
Правда, у барышни руки до рукописи дошли сильно после войны, и барышня была уже
доктор филологических наук, Татьяна Герасимова, может быть, слышали… или по
культурологии она защищалась?., забыл уже. Да и не важно. Короче, вздумалось ей
работу Пестова довести до ума и издать, ввести в научный оборот — тем более что
работа была высший класс. И вот тут, как вы говорите, на-ча-лось! —
по-моему, с машинистки. Не буду вдаваться в подробности, но едва ли не все, кто
эту рукопись читал, в течение нескольких лет очень мотивированно — никакой
мистики, никакого зова или еще чего-нибудь потустороннего — попадали в наши
края и здесь либо умирали, либо пропадали без вести. Я насчитал одиннадцать
человек наверняка и еще двоих сомнительно… то есть они пропали, но не факт, что
в Северной Карелии.
— «Кто в эту книгу посмотрел, тот смерть крылатую
узрел!» — сказала Патрик. — Честертон, «Скандальное происшествие с патером
Брауном». Обожжау.
— Да-да, «Проклятая книга», — согласился
Ладислав. — Сам долго сомневался. Но…
— А вы сами-то ее читали? — спросил я.
— Да, — сказал он.
— И… давно?
— Порядочно.
— Страшно?
— Уже нет. Привык.
Я вдруг понял, что он не врет.
— Конечно, с какого-то момента речи об издании как-то
сами собой прекратились, но несколько экземпляров по личным библиотекам
хранятся… в частности, у меня. Так что имейте в виду: если со мной что-то
случится, рукопись перейдет к Брево. И если захотите ознакомиться…
— Нет, — сказал я.
— Ой, — сказала Патрик.
— Я понимаю, во все это трудно поверить… но вы же
помните, например, что было этой ночью на дороге?
Я помнил. Но как сквозь… нет, не сон. Наркоз.
— Тут странные места, — сказал Ладислав через
какое-то время. — Возможно, что-то и уцелело после ледника… Помните же
основную фишку «Калевалы»?
— Сампо?
— Да. Этакая волшебная мельничка, которая создает все,
включая счастье. Подобные артефакты разбросаны по множеству фольклоров, но
только здесь, в Карелии, этот артефакт производят, чему есть свидетели.
Артефакт эсплуатируется очень долго, постепенно врастает в скалу, охраняется.
