Эх, если бы еще услышать голос! Имея совершенный музыкальный слух, Сколот в один миг отличил бы его звучание и речевые интонации, а тут, как в немом кино, приходится лишь догадываться, о чем они ведут беседу, считывать эмоциональный ряд. Кажется, разговор идет нелегкий, важное лицо что-то требует, однако не совсем уверенно, полупросяще и от волнения, забывшись, все время болтает ногами, словно бежит на месте; этот лжестратиг не соглашается и как-то очень уж по-актерски тянет долгие паузы и потом отвечает односложно, иногда даже несколько надменно, как хозяин положения.
Сколот перенес одну ногу со скользкой головы атлета на его воздетую руку, дотянулся и прильнул ухом к стеклу. Нет, говорят негромко, не вызывают переводимых вибраций, просто шум, да еще дрова трещат в камине…
Важный гость достал записную книжку, а его собеседник отвернулся к огню, стал что-то диктовать, помешивая посохом головни (совсем уж какое-то неуместное действие – рядом торчат рукоятки топочных инструментов…), и, видимо, сказал нечто такое, отчего гость напрягся, с сожалением спрятал ручку и откинулся на спинку кресла.
Судя по мимике и движению губ, он вымолвил слово «неприемлемо».
А потом несколько минут что-то старательно объяснял, размахивая записной книжкой, отчего и так напряженное лицо его и бегающие глаза сделались виноватыми. Чувствовалось, что разговор для него неприятный и даже мучительный, а тут еще лжестратиг пристукнул обгоревшим в камине посохом и выбил сноп искр. Гость поджал губы, спрыгнул с кресла и, ощутив наконец-то опору под ногами, стремительно удалился в темный дверной проем.
Аудиенция закончилась.
Сколот отлип от окна, спустился на плечи атлета. Смысл только что увиденного был не ясен, в музее зачем-то устроили представление, можно сказать, сыграли спектакль тайной встречи и переговоров, подсунув ненастоящего Стратига. Может, с подлинным что-то случилось, поэтому предъявили ложного? Но устроить подобное молодая экскурсоводша не могла, тем паче в кратчайший срок, аврально – еще вчера в музее никого не ждали; такое по плечу лишь самому́ вершителю судеб. Возможно, он и в самом деле находится в Китае, а важный гость потребовал немедленной встречи. И ее получил…
Помощник, видимо, был на радиосвязи или почуял приближение шефа и оказался на крыльце за несколько секунд до того, как парадная дверь распахнулась. Лампочки над крыльцом в тот же миг погасли, но причальная лестница еще светилась. Обратно они спускались быстро, плечо к плечу, между шпалер серых стражников, которые прикрывали их еще и сзади, словно опасались выстрела в спину. Охрана тут же растворялась во тьме вместе с угасающими фонариками на перилах. Освещенная яхта тоже погрузилась в сумрак и немедленно отвалила от причала, даже не включив прожектора и габаритных огней.
Прошла всего минута или чуть больше, и на территории музея стало тихо, как было все прошлые ночи. Сколот спустился к себе под карниз и хотел уж скользнуть по колоннам вниз, однако вновь распахнулась парадная дверь, на крыльцо кто-то вышел, и раздался очень знакомый, но совершенно забытый голос:
– Эй, а свет-то включи! Посмотреть на него хочу!
Сколот лихорадочно вспоминал, кому может принадлежать насмешливый, непринужденный басок. Когда парадное осветилось, он рассмотрел того же самого подставного вершителя судеб, который теперь стоял с задранной головой и был уже без всяких театральных нарядов, в зеленой брезентовой ветровке и берете.
– Вылазь, бродяга! – сказал он. – Хватит там сопеть… Ну что затихарился? Я ведь знаю, ты здесь.
Сколот не отнес это к себе – подумал, лжестратиг разговаривает с кем-то еще. Однако тот потоптался на месте и свистнул, засунув в рот один мизинец.
– Мамонтенок! – окликнул вдобавок. – Ну что, будешь сидеть, как воробей под застрехой? Или спустишься?
Свистеть так мог лишь один человек на свете – Иван Сергеевич Афанасьев, старый друг и соратник отца! Сколот съехал вниз, облапив по-медвежьи колонну и сдирая с нее краску. Ему хотелось обнять этого человека, как было когда-то, прислониться к груди и замереть. Он сдержал детский порыв.
– Иван Сергеевич… Не ожидал!
– Ты что это там окопался? – ухмыльнулся тот. – В окна подглядываешь… Нехорошо, Леха!
– Я здесь Стратига ждал… А оказался ты! Откуда? Почему?
Афанасьев глянул на дверь – в проеме стояла экскурсоводша.
– Слишком много вопросов сразу… Может, теперь я Стратиг? А? Может, произвели?
– Так не бывает…
– Что, не похож? Между прочим, я прирожденный руководитель. Только этого никто не видит и не ценит. Одно время управлял даже международной компанией, российско-шведской. Правда, разорил ее в прах… Или я плохо сыграл Стратига? Как ты считаешь?
– Нет, ничего. Убедительно…
– Между прочим, это ты кашу заварил со своим топливом… Эх, выпороть бы тебя, Лешка! И сегодня чуть все не испортил! Чуть встречу с президентом не сорвал.
– Я уже думала, конец, – услужливо поддакнула Дара. – Когда он вломился в музей…
Сколот глянул исподлобья:
– А сразу сказать не могла? Вчера, например? А то про китайцев мне вещала…
– Вчера я еще сама не знала.
– Ну, сегодня утром.
– Да ты же блаженный! – возмутилась она и, достав расческу, принялась раздирать модные сосульки на голове. – Тебе только скажи: «Стратиг здесь!» – потом не отобьешься.
– Но это же не Стратиг, а друг моего отца, между прочим.
– Еще хуже! Объясняй тебе, что да зачем. А ты распоясанный и непредсказуемый – выкинешь какой-нибудь номер…
– Ну что вы орете на весь парк? – встрял Иван Сергеевич, хотя они разговаривали вполголоса. – Давайте посидим и птиц послушаем… А ты, лишенец, не имеешь права предъявлять претензий. Никому. Тем более уж даме и такой симпатичной… Что, переволновалась? Ничего, привыкай.
– Пристал как смола, – пожаловалась вдохновленная Дара. – С этими зеркалами еще…
– А что с зеркалами?
– Да!.. – отмахнулась экскурсоводша, борясь с шедевром парикмахерского искусства. – Наговорил глупостей…
Сколот встал между ними.
– Иван Сергеевич, где мой отец? – И уставился Афанасьеву в лицо.
Актерского таланта тому не хватило, чтобы скрыть чувства, взгляда не выдержал и отвернулся, будто бы услышав птичью трель.
– Во! Свиристель поет! – И тут же снисходительно заворчал: – Зачем тебе отец? За папину ручку подержаться хочется? По-моему, ты парень самостоятельный. Вон уже со Стратигом силой тягаешься, кто кого… Скажи-ка мне, друг любезный, кто тебя из ловушки вывел?
– Журавли… Иван Сергеевич, скажи прямо, что ты знаешь.
– Да что мои знания? – нарочито хохотнул тот. – Это ты у нас теперь ученый. Наелся соли на Таригах, так думаешь, все тебе позволено? Думаешь, Мамонт тебя по головке погладил бы? – Он обернулся к Даре. – Нет, ты подумай – его уже ловушки не держат! Ну и куда его прикажешь спрятать? Может, тебе под подол? Посадишь?
