– Национальная черта характера, – отозвался Марат. – Загадка русской души.
– Да, хотел спросить! – спохватился «адвокат». – Разумеется, если это секрет, то можете не отвечать… Марат – это ваше настоящее имя? Или тоже псевдоним?
Это был псевдоним, впрочем как и фамилия, принятые так давно, что он редко вспоминал, как его звали на самом деле.
– Настоящее, – однако же сказал Корсаков.
– Странно звучит… Оно не русское?
– Меня назвали в честь Марата Казея.
– Кто это? Впервые слышу…
– Мальчик, Герой Советского Союза. Погиб в борьбе с фашистами.
«Адвокат» на мгновение оглянулся и, выдержав паузу, заключил:
– Это известно… Даже советские дети вели себя достаточно мужественно в борьбе с фашистами.
И видимо, посчитал, что забалтывать пассажира больше не требуется, тем более на горизонте уже показалась Каварна.
Яхта партнеров стояла среди прочих, причаленных к временному пирсу, и ничем не выделялась среди других, если не считать выспренного названия – «Одинокая». Молодцы выскочили из машины и одновременно по-холуйски открыли обе дверцы. Корсаков вышел в левую, в сторону яхты, и тут увидел, что на пирсе остановился еще один автомобиль, из которого, потягиваясь, выбрался Симаченко, а за ним – девица, что голосовала на остановке. Они явно были давно знакомы, иначе бы он увивался вокруг и распушал хвост. Только сейчас это уже не имело значения… Важнее было, пойдет ли он на яхту. Или останется на берегу.
– Прошу! – вежливо пригласил «адвокат», пропуская Корсакова вперед.
Марат поднялся на борт, и перед ним оказался матрос в белой майке, который услужливо повел его на корму.
Симаченко с девицей тоже взошли на палубу, и «Одинокая» в тот же час отвалила от пирса. Двигатель работал неслышно, судно двигалось без толчков, и, если не смотреть на воду, создавалось впечатление, будто оно стоит на месте.
– Сюда! – сказал матрос и отворил дверцу к крутой лестнице.
Корсаков спустился, и тут перед ним очутился Чюрайтис.
– О, господин Корсаков! – обрадовался он. – С прибытием на «Одинокую»! Как добрались?
Судя по радушности, капитан не врал: такие гостеприимные партнеры рассчитаются сполна…
– Спасибо, хорошо. – Марат покосился на молодцев, шедших сзади.
Чюрайтис взялся за ручку двери каюты.
– Конечно же вам не терпится увидеть жену?
– Желательно бы, – сдержанно произнес Корсаков, впившись взглядом в его руку.
– Входи́те. – Он откатил раздвижную дверь.
Пространство каюты было настолько тесным, что не спрячешься.
Роксаны не было…
Зато за спиной вплотную стояли Чюрайтис и пара молодцев.
– Располагайтесь, – предложил он. – Роксана сейчас придет. Она в своей каюте.
Он врал! Ибо великодушие в его глазах сменилось холодностью палача, размышляющего о погодных перипетиях.
Корсаков все-таки ожидал допроса, какой-нибудь разборки относительно его ночного звонка, давшего сигнал на доставку узника из тюрьмы Гуантанамо в местечко Олтеницы. В лучшем случае, он надеялся, что неведомого отца гения все же привезли с Кубы, но встреча его с сыном не состоялась по каким-то причинам. И теперь с него спросят за обман, за то, что дал ложный знак, заставил спешить, нарушая их определенный регламент. При таком раскладе оставался шанс поправить дело, например в присутствии партнеров добиться вразумительного ответа Сторчака, когда сообщат информацию и вынудят Алхимика явиться к месту встречи. И пока она не состоится, можно даже перетерпеть и побыть под надзором молчаливых, воняющих селедкой, мускусных молодцев…
Чюрайтис не оставил никаких надежд.
– Ваши люди похитили нашу «золотую акцию», – проговорил он, почти не разжимая истончившихся, посиневших губ, словно чревовещатель. – И сдали вас. Ваша жизнь сейчас ничего не стоит.
Это был приговор.
У Корсакова вдруг отпало желание защищаться, чего он никогда не испытывал. Это не было отчаянием, равнодушием к собственной судьбе либо психологическим сломом, толкающим самоубийцу взять в руки пистолет или набросить себе удавку на шею; желание жить еще теплилось, еще тревожно семафорил инстинкт самосохранения, однако трезвое и отчетливое осознание того, что это уже сейчас невозможно в принципе, оказывалось сильнее, чем бессмысленные потуги ее, жизнь, отстоять.
Но при всем том сработал вбитый в голову еще в Высшей школе КГБ закон чекистской чести – не сдаваться, ничего не признавать, не соглашаться и все отрицать.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – с достоинством сказал Марат.
Наверное, партнер тоже знал о подобном воспитании кадров или в его школе были те же правила.
– Не нужно строить из себя героя, – как-то формально вымолвил он. – Вы не мальчик Марат Казей. Всё вы прекрасно понимаете!
Следовало бы независимо усмехнуться, однако не получилось – мышцы лица не слушались, сигнал крайней опасности достиг подсознания, и теперь его глубоко скрытая внутренняя суть противилась близкой смерти. Она, эта суть, не умела противостоять детектору лжи…
– Где моя жена? – холодно спросил Корсаков. – Приведите ее сюда, и тогда я стану говорить с вами.
Но и на такую уловку Чюрайтиса уже было не поймать.
– Вашу жену зажарили! – плотоядно ухмыльнулся он. – В винном соусе, вместо ягненка. И съедим на ваших глазах.
– Приятного аппетита, – пожелал Марат, теперь точно убедившись, что Роксаны на яхте не было.
Чюрайтис еще на что-то надеялся – может, на предсмертную исповедь, зная русские обычаи покаяния.
– Вас сдали ваши же люди. Они вас подставили под удар. Нет смысла защищать их. Теперь это не в ваших интересах!
Вероятно, партнер посчитал, что Корсаков каким-то образом принадлежит к тем, кто похитил их «золотую акцию», вынутую из кубинского банка – тюрьмы в Гуантанамо. То есть что он заодно с внучкой румынской королевы. Марата подмывало поиздеваться над ним, прикинуться тайным заговорщиком, напустить ясновидческого, прорицательского тумана, благо что полубезумные речи Роксаны не забылись. Перефразируя ее или в точности цитируя, можно было еще четверть часа упражняться в бессмысленном диалоге. И чуть-чуть оттянуть финал.
Однако вкупе с мышцами лица уже каменели бесплотные мышцы души, трепещущей перед неминуемой смертью, и все, что шло от ума, не повиновалось.
– Кончайте скорее, – по-русски сказал Марат, опасаясь умереть раньше смерти. – Чего тянете? Ножом в спину – и за борт…
Прибалту даже переводчик не понадобился – понимал, сучий сын…
– Вы знаете, как умрете? – однако же по-английски спросил он.
– Знаю… Труп выбросит на камни в безлюдном месте.
