Она сидела теперь на диване, такая хрустальная и тонкая, зачем-то потирая локоть ладонью другой руки, отчего дурацкие розочки на рукаве колыхались, а в приоткрывающемся вороте – декольте угадывалось основание груди.
И вдруг его охватил порыв, как будто по макушку окатило морской волной. Нет, подойти к ней, схватить, прижать, обнять и поцеловать. И вернуть все назад, все то, что начиналось, окунуться с головой в чувства, а точнее, без головы, предаться страсти, отбросить всю эту бредятину – принципы, любовь к одиночеству, самомнение. Ведь она поддастся, поломается немного и подчинится, растает, как снежная баба, нет сомнений, нужно только все сделать правильно, с искренним напором. Сейчас или никогда, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые… Хм, кажется, так любил приговаривать отец. В общем, чтобы не было мучительно досадно за то, что в безумном мире, в безвременье, между катастрофой века и неизвестностью, когда цена жизни, чувств, простых человеческих отношений – грош, – что в это жуткое время не воспользовался, не пожил напоследок полной жизнью, не испытал, быть может, последнюю любовь.
И он сделал шаг, другой, подошел к ней, но над ней замер как вкопанный. Что-то остановило его. Как будто отрезало. Маша вопросительно подняла голову. Нечто промелькнуло в ее глазах и исчезло.
– Знаешь, я давно хотел спросить. – Он присел на корточки, взял ее чуть теплые руки, заглянул ей в лицо – зрачки Маши тревожно забегали, туда-сюда. – Если бы все было по-другому. Как там, в прошлом. И я приехал бы к тебе в Иваново, и мы бы, допустим, случайно познакомились с тобой. Могло ли у нас что-то завязаться? Ведь ты не была бы беженкой и уже по-иному смотрела бы на меня.
Маша зажмурилась. Он почувствовал через руки ее напряжение. Не в силах этого терпеть, он отпустил ее кисти.
– Глупенький, разве это имеет значение? – Она с необычной ясностью поглядела на него. – Я бы все равно тебя по…
Она остановилась. Костю сильно кольнуло в груди, а может, в больном ребре.
– Тебя – что? – поискал он ее глаза, но не смог поймать.
– Неважно. – Маша резко поднялась с дивана. – Сейчас уже неважно.
Она схватила кружки и подошла к кухонному столику, начала звенеть посудой.
У Кости внутри все переворачивалось.
Он со вздохом поднялся и сел на диван. «Детский сад какой-то, – сказал он себе. – Ну и ладно, ну и наплевать, раз ты сама так хочешь!»
– Что ж, если ты так считаешь… Я, пожалуй, пойду.
Она остановилась, бросила посуду, повернулась к нему.
– Ну да, иди, – вполголоса сказала она.
На мгновение ему привиделось, что глаза ее покрылись влажной пеленой, как тогда, в самую первую минуту, когда он задержал ее у обезглавленного Ленина. Но нет, это было всего лишь наваждение. Пустые, холодные глаза.
У двери он все же прикоснулся к ней. Положил руку на одеревеневшую талию и, прикрыв веки, чтобы не смотреть, осторожно поцеловал ее в губы. Губы оказались каменными.
– Прости, если что не так. Когда вернусь, я обязательно зайду.
– Хорошо, заходи, – как-то равнодушно согласилась она, опустив взгляд.
Муконин вышел, дверь закрылась, щелкнул замок.
И с этим щелчком что-то в нем оборвалось, просквозило и осело.
Прощай, моя неначавшаяся любовь. И будь ты счастлива за то, что всколыхнула во мне чувства, которых я не хотел и не ждал! За то, что напомнила мне о муках юности, помогла понять, что я еще не совсем закостенел, что и в сорок с хвостиком можно снова мечтательно взглянуть на звезды в черном небе! За то, что я вернулся к жизни, почувствовал настоящую жизнь в этом черством и холодном городе, наивно назвавшем себя столицей! За то, что ощутил кровь в своих жилах, настоящую горячую кровь, а не холодную сметану! За то, что я, если вернусь живым, быть может, снова попытаю с тобой счастья, и тогда нам уже ничто не сможет помешать, и я сделаю все возможное, чтобы возродить тебя и вернуть тебе свет и тепло.
А пока прощай! Или до свидания.
Часть вторая
Эх, дороги, дождь да туман
Глава одиннадцатая
Костя еще с юных лет, с первых поездок, заметил тот странный факт, что некоторые большие города начинаются и заканчиваются многоэтажными коробками, выросшими практически в поле. Под стук ли колес поезда, в автомобильном ли окне коробки неожиданно появляются из-за леса островками, будто сверхгигантские грибы после дождя. И конечно Екатеринбург входил в число «грибных» мест. Они проехали уже километров пять, но вдруг снова возникли серые многоэтажки вдали от дороги.
Впрочем, эти оказались последними. (Удивительно, но по трассе на Челябинск Костя еще ни разу не ездил.) Потянулся лес: сухой, сонный, уставший от долгой зимы, устланный у корней давно не стиранной периной – над которым в призрачно-розовой дымке всходило солнце. Машина хорошо держала трассу, гололедица отсутствовала. Пост кэбэшников уже остался позади.
На посту их вообще быстро отпустили, как и обещал генерал Калинов. Только глянули на чип-мандат – чип-манду, как выражался Ганя, – так сразу же откозыряли: свободны, мол, езжайте дальше.
«До Челябинска у вас вообще проблем не будет, – вспомнил Костя слова Сергея Михайловича, восседавшего в своем кожаном кресле с членистой спинкой. – Любой мобильный пост, стоит им только просканировать ваш мандат, должен еще и честь вам отдать!» «Смотря какой жук на посту сидит», – прищурился Костя, включив стеклоомыватель. «Ну разве что на дорожных бандюг нарветесь, – добавил тогда генерал. – Их, к сожалению, нынче много развелось, за всеми не уследишь. Но и с ними вам должно прокатить. Потому как вероятность невелика. Ведь их внимание привлекают нормальные машины. А ваша – ископаемая „семерка“ „вазовской“ классики – способна вызвать лишь насмешки. Я помню, во времена моей молодости была такая раритетная машина – „Запорожец“…» И Сергей Михайлович ударился в воспоминания.
Да, «семерка» эта внешне смотрелась, конечно, убого. Но тот, кто не знал о ее внутреннем содержании, мог жестоко обмануться. Этот динозавр белого цвета достался Гане от отца. Машина тщательно дорабатывалась в научно-исследовательских мастерских под руководством Глеба. Кузов в общих чертах сохранил свой первозданный вид. Топорные, угловатые формы поблескивали на солнце свежей композитной краской. Громоздкий передний бампер имел необычную конструкцию с решеточками, напоминающими москитные сетки; в нишах противотуманных фонарей прятался датчик радиации. Задний бампер, близкий к классическим формам, таил в себе заряды дымовых шашек для отпугивания преследователей. Основные элементы кузова – крылья, стойки и двери – изнутри были отделаны тонким покрытием из наноматериала, защищающим от свинцовых пуль не хуже брони. Тонированные окна состояли из пуленепробиваемого стекла.
Под капотом скрывался новейший водородно-бензиновый двигатель от «Нисана» на сто пятьдесят лошадей, неизвестно как уместившийся в неприспособленной полости, – ребята из Академгородка хорошо постарались. Этот агрегат мог разогнать тачку до ста километров в час за восемь секунд на бензине и за шесть – на водороде, а максимальная скорость, которую он позволял развить, составляла двести километров в час. И это с коррекцией на плохую аэродинамику кузова старинной формы. Однако коробка к двигателю прилагалась механическая, пятискоростная, установленная учеными по понятной только им логике.
