– Анархия, блин, это мать порядка, так говорил батька Махно, – хмельно вещал Колян с горящими глазками. – Это, блин, общество, в котором признается только воля отдельной личности, и только она, и ничто другое. С-следовательно, человек выдвигается на первый план и называется высшим идеалом. Но мы, блин, адаптировали эту арх… архаичную анархию под реалии двадцать первого века. Мы признаем государственный строй, в котором во главу… Иа. Во главу угла ставится личность.
Костя отвлеченно глядел на бескровные, покрасневшие пятнами, жилистые руки атамана, держащие на весу рюмку и вилку с наколотым пельменем.
– А, вот то-то же, батенька, – сощурившись, помахал сигаретой Ганя. – Значит-с, вы понимаете, что без государственного устройства никуда? Но тогда какая же это, к чертям, анархия, я вас спрашиваю? Где ваша теоретическая школа? Где Бакунин? Где Кропоткин? Вы же противоречите отцам-основателям!
На кухню почти беззвучно вошла пышная девица, обмотанная в простыню от верха груди до икр. В руках у нее был фиолетовый фарфоровый кувшин. Она поставила его на стол перед атаманом.
– Колюша, кваску вот принесла, – нежным голосом известила она и с интересом окинула взглядом гостей.
У нее было лицо с отдаленно восточными чертами: раскосые глаза, румяные припухлые щеки, чувственный рот и аккуратный нос. Колян похлопал ее по упитанной попке и поблагодарил:
– Ай, Санечка, ай да молодец!
В одурманенных глазах Гани проскользнула зависть.
Элегантно покачивая округлыми частями, Санечка медленно вышла в другую комнату. Костя проводил девицу жадным взглядом.
Колян Питерский осушил очередную рюмку и отправил в рот пельмень.
– Ты мне не гони! – жуя, проговорил он в сторону Гани. – С теорией, блин, у нас все пучком. «Неоанархизм» – вот как это называется, понял, бля? Я… Я тебе даже больше скажу. Общество светлой техноген… техногенной ци-ви-ли-зации в середине двадцать первого века будет иметь такое устройство. Нет президента, нет премьера. Есть только совет министров. Полная свобода личности, никаких чипов, свобода передвижений по всему миру, открытые границы, безвизовый режим. И никаких тюрем. За казнокрадство, убийство, воровство преступника подвергают перекодировке и превращают в полноценного члена общества.
– Эх, вашими бы устами да мед пить! – сказал Костя, подняв рюмку.
– А не надо. Мед пить. Ты своими, вон, дозу намахни. – Колян улыбнулся, то ли злобно улыбнулся, то ли Косте просто так показалось.
Муконин намахнул. Огненная, взрывная горилка чуть обожгла горло и приятно растеклась под грудью.
– Слушай, Колян, а твой этот полк башкирская полиция не трогает, что ли? – вдруг спросил Ганя, беспощадно смяв окурок в пепельнице.
– Ха, – ответил Колян Питерский, – с местной властью у меня, блин, все схвачено. Не по всей республике, конечно, но на ближайший район… Я ведь им помогаю порядок наводить. Иа. Мы шерстим тачки и фуры с номерами других республик. А им это и надо. Они ж, блин, не успевают всех гавриков иноземных просканить, кто въезжает. Хотите, я вам пропуск сделаю, чтоб вас не тронули?
– И ты еще спрашиваешь! – Ганя поправил сбившиеся волосы.
– Сейчас я просто… бумагу, блин, накатаю… Санька! Тащи листок и ручку.
Деревенская красавица не заставила себя ждать. Будучи уже в розовом махровом халате, она с достоинством принесла лист бумаги и ручку. Мило улыбнулась гостям и так же эффектно удалилась.
Атаман размашистым пьяным почерком накатал:
«Податели сего находятся под эгидой
Анархического полка имени Батьки Махно
со всеми вытекающими последствиями
Колян Питерский»
Заполучив бумажку, Ганя сбивчиво прочитал вслух и качнул головой.
– Ой, спасибо, Колян, ввек не забуду!
– Даст бог, с-сочтемся.
Костя забрал записку у приятеля, насупившись, прочитал. Причмокнул и отдал Гане. Тот упрятал бумажку в карман брюк.
– Слушай, Колян, я все спросить хотел, – протянул Костя. – А почему ты Питерский? Это что, псевдоним такой?
– Все просто, брателло. Потому что я родом из Питера, понял, да?
– А чего не понять-то!
– Только я там сто лет не бывал.
– Да ты что, столько не живут! – Рот Гани растянулся в доброй пьяной улыбке.
– Ну, в смысле, я там с детства не бывал. С путинских времен.
– Да, теперь уж и не побывать, – глубокомысленно протянул Костя.
Затем выпили по рюмке за удачную дорогу до Самары.
Костя уже ощущал себя пьяным.
Все хорошо, думал он. Все просто классно! И плевать на мелкие неприятности. На облом с БТР, на потраченные деньги, на всякую ерунду! И Колян оказался добрым малым, и машину к завтрашнему дню залатают – чудные ребята, умельцы из деревни. Лишних вопросов не задавали. Внутреннее покрытие из особого материала? Ну и ладно, постараемся не трогать. Все будет сделано по высшему разряду. А вы пока развлекайтесь с атаманом: банька, самогончик, все дела.
«А может, у него и девочки есть?» – пьяно подумал Костя.
И всплыла волнительным воспоминанием Маша. Рисунок ее тонких бровей, напоминающий заплаканного Пьеро, ее взгляд, полный подводных камней и коралловых рифов. И так затеребило под сердцем, что Костя решил налить еще. А разлив мутную по рюмкам, не дожидаясь других, сразу выпил.
И потом были еще какие-то хмельные беседы. И Санечка приносила вторую бутыль и при этом так мило и многообещающе улыбалась. И затягивали старинную песню, которую откуда-то знал сравнительно молодой Колян:
Эх, дороги, пыль да ту-уман,
Холода, тревоги да степной бурьян.
Выстрел грянет, ворон кру-ужит,
Твой дружок в бурьяне неживой лежит.
И мычали на улице коровы, так непривычно и так по-деревенски. И луна, выплывшая до заката, подбитым оком заглядывала в окно.
Как спать легли, у Кости напрочь выпало из памяти.
* * *
Когда Костя проснулся, было уже очень светло, по внутреннему времени, заложенному в человеке, – часов десять, не меньше. Он лежал под шерстяным одеялом в одних брюках на раздвинутом диване. Рядом, носом кверху, отвратительно храпел Ганя, его сальные волосы разметались по подушке и отпугивали банным запахом. За стеной кто-то ходил, поскрипывая половицами, бренчал железной посудой, изредка охала входная дверь.
На табурете у дивана стояла кружка. Костя приподнялся, подставив локоть, взял кружку и принюхался. И тут же отпрянул, как кот от кипятка. На резкий запах самогонного спирта отозвался прилив тошноты. Но в горле была пустыня Сахара, и очень хотелось пить.
На счастье, на полу стоял стакан с водой. Муконин жадно высосал добрую половину. Затем решил-таки полечиться. Сделал большой глоток самогонки. Крякнул. Едва сдерживая обратный позыв, быстро запил водой.
