В этот день, уставшая до звона медного гонга в душе, Инка возвращалась домой в час пик, а людские волны шумели вокруг нее, захлестывали, сносили с пути. Инка ощущала себя тельцем, что случайно попало в воды граждан, пропитывалась их запахами, говорками, акцентиками и колебаниями. Стиснутая приливом Океана Людского, она медленно продвигалась домой по Гончарному переулку, тонула и не сопротивлялась, лишь бы скорей добраться домой после всех мучений этого бесконечного дня. Вдруг ей померещилась вдали знакомая фигура, легкие задумчивые движения Уаскаро трудно перепутать с кем бы то ни было, это он шел в глубине переулка на той стороне проспекта, он медленно поднимался в гору, к перекрестью улочек и таял. Инка рванулась за ним, через шоссе, скорей, отбросила аккуратное бережное хождение в толпе, отважно гребла то кролем, то брассом, локтями раздвигала препятствия в виде мужчин и женщин, при этом немыслимо вытянула шею и смотрела над головами закутанных, молчаливых и издерганных служащих, стараясь не упускать из виду удаляющегося Уаскаро. Двигаясь по следу Заклинателя и высматривая, куда он дальше свернет на перекрестке, Инка со всей силы столкнулась с каким-то дедом, укутанным в старенький плед. Дед был как скомканный клочок бумаги, его кожа темнела, впитав килограммы самосада, литры спирта и пощечины северных метелей. От этого дыхание деда было такое насыщенное, горючее, что казалось – чиркни нечаянно спичкой возле его рта – дыхание воспламенится и вспыхнет факелом, осветив путь людям и зверям в темноте. Огнеопасный дед преградил Инке дорогу, развел руки и не пропускал дальше, вместо этого хрипло пел, и песня неслась над Взморьем Людским: «Сиреневый туман над нами проплывает».
Пел дед, дымил кривой, скомканной папироской, попыхивал в лицо никотиновыми смолами и ни в какую не пропускал – Инка вправо, и он вправо, Инка влево, и дед бочком за ней и объятиями преграждает дорогу. Его ладони землисты, а пальцы невероятно толсты, словно дед всю жизнь гнул спину и ковырялся в земле. Глазки деда нахальные, весело рассматривают Инку с головы до ног. Можно выместить на нем всю несправедливость рабочего дня, всю усталость и горечь, шмякнуть его хорошенько сумкой по голове, но Инка не стала этого делать, ведь старик и так еле-еле держался на ногах и не благодаря силам истощенного тела, а так, из уважения к памяти всех прямоходящих стыдится перейти на четвереньки. Пришлось Инке поворачивать назад, бегом пересекать проспект без зебры, рискуя закончить жизнь под колесами самосвала. Бежала она изо всех сил, но когда наконец очутилась на месте, заветный переулок был уже пуст, как высокогорные скалы, а несколько соседних улочек с просыпающимися фонарями не содержали ничего примечательного: кошки, дворы, мамаша с коляской, несколько спешащих фигур. И она уже не могла точно сказать, был здесь Уаскаро или только показалось.
Ночью Инка спала и во сне блуждала по квартире. Она снова затерялась где-то на окраине города, в сумрачных, тенистых дворах, где развороченные скамейки и выкопанные траншеи вдоль тротуаров напоминают остатки доисторических алтарей. Одетая не по сезону, в желтом сарафанчике, она дрожала и обнимала плечи руками, но от леденящего ветра даже кости и те покрылись гусиной кожей. Устав бродить, она присела на бетонный низенький забор у какой-то школы и призналась себе, что ищет Уаскаро уже из упрямства, просто хочет найти его, все остальное не так важно – найти, вот главное, а что спросить, она сообразит на месте, нужно обязательно найти, не мог же он утонуть в Океане Людском. Кто-то подобрался к Инке сзади и проорал на ухо: «Сиреневый туман над нами проплывает».
Она обернулась и с удивлением узнала давешнего Огнеопасного деда, вот уж не ожидала повстречать его снова, да еще в таком неожиданном месте. Дед прилично заправился – он показывал ей полупустую бутылку и хвастал:
– Это… гм… огонь… только он спит. Спииить, понимаяшь. Сейчас он потекет внутрь и тама проснется, и будет дед – снова Человек.
Ветер клонил его как былинку из стороны в сторону, да и не надо ветру особенно утруждаться – любой легенький пинок сможет довершить дело: уложит заряженного деда спать прямо на землю. Зато дед кутается в старый, но очень толстый и пушистый, завидный плед, и ему, в отличие от Инки, тепло и очень радостно. Дед крякнул и, прежде чем удалиться, хитренькими смытыми глазами указал вдаль. Инка повернула голову туда, где за небольшой аллейкой заслонял горизонт огромный дом, похожий на ржавый нож из раскопок доисторических поселений. Дед кивнул и буркнул:
– А че ж, ты меня и давеча на улице не признала, и сейчас. Туда тебе, туда тридцать третья квартира, тама Аскар живет. А мы ведь с ним друзья-приятели, я и деда его знал, – тут он счел, что выболтал лишнего, оборвал хриплые речи как шерстяную нитку и побрел прочь, выписывая ногами зигзаги вдоль быстро забывающейся улочки, что пролегла меж гаражей и лип.
Инка соскользнула с забора, скорей, скорей к дому, бежала, задыхаясь, мимо черных колонн лип, торжественно и обреченно признавая на бегу: «Нет отдыха ни во сне, ни наяву. Еще пара таких деньков – сотрусь с лица земли, вымру, как редкая этническая разновидность».
От холода она дрожала, ее нижняя челюсть отбивала ритуальный костяной стук. Инка закинула на бегу голову, прищурившись, уперлась взглядом в завесу облаков, которые не пускали ее любопытство двигаться дальше, отбрасывая назад, как охранники ночного клуба, мол, катись-ка отсюда подобру-поздорову, пока цела. Но Инка вспомнила очевидное, облака лишь холодный пар, а за ним, как за старой занавеской, в нежно-голубом и безбрежном просторе, окутанное бело-розовой дымкой, плывет Солнце. Оно, наверное, сейчас вон там, а может быть, и правее, разлучено с Землей, поймано в западню облаков. То, что его не видно, ничего не значит, оно здесь, с Инкой, а тучи – это так, импровизация, не стоит принимать их всерьез. Уаскаро тоже где-то есть и надо его обязательно отыскать.
Женщина-голос у подъезда подтвердила слова Огнеопасного деда:
– Живет здесь перуанец один, с копной кос на голове, я знаю, я мою у него полы, пойдем, провожу.
Провожатую не было видно, был только ее голос, с хрипловатыми, насмешливыми интонациями, остальное угадывалось, например, как обладательница голоса настойчиво звонит в дверь, а потом вынимает из кармана фартука связки ключей, и все не те. Инка понимает, что Уаскаро дома нет, от этого она сдувается, как рыбий пузырь, и начинает плавно опускаться в глубины самообнаружения. Ключ найден, царапнул, дверь поддалась толчку натруженного плеча, распахнулась, Инка, оставив женщину на пороге, шагнула во владения Уаскаро. Квартирка маленькая, небрежно украшенная голубыми обоями и скудной утварью небогатых москвичей, которые живут сдачей внаем квартир. Ничего лишнего: диванчик, два кресла, комод, коврик с орнаментами. Все старенькое, заношенное, чужое. Вещей Уаскаро что-то не видно, ни пепельницы, ни бумаг, ни одежды. Инка разочарованно падает на диванчик и от огорчения не может сдвинуться с места. Уронив голову, как тяжелый, бесполезный камень, она смотрела на свои сбитые ноги в сандалиях и заметила торчащий из-под дивана провод-змею. Схватившись за него как за последнюю надежду, Инка вытянула из-под низенького дивана небольшой пыльный ноутбук, а вместе с ним на середину комнаты выкатилась твердая, как камень, розовая фасолина осыпанная узором черных пятнышек. Провод ноутбука весь в узелках, может быть, это что-нибудь значит, но гадать некогда. Женщина-голос маячит у двери, от нее доносятся настойчивое покашливание и недовольные вздохи, остальное нетрудно домыслить: как она, прищурившись, с хитрецой посматривает на Инку, как вытирает красные, натруженные руки о фартук, выгребает из кармана вековую шелуху, дует в ладонь, отделяя от мусора семечки, отправляет их в большой безгубый рот, при этом исподлобья поглядывает, что это девчонка хозяйничает. Ноутбук может содержать внутри послание, но как его прочтешь, если женщина-голос стряхнула шелуху в карман и, вытирая руки о фартук, громко напомнила о своем присутствии:
