– Как же можно не знать о Dirby, – цитирую въевшиеся в память фразы из телефонной презентации неутомимого дилера Игорька. – Если ты идешь в ногу со временем, надо исправить оплошность и срочно познакомиться с уникальным, отвечающим веяниям времени и ритму жизни бытовым прибором. Тебе представилась редкая возможность. Мы могли бы осуществить это сегодня же у тебя дома. Но так как мы совсем незнакомы, давай проведем презентацию у меня.
Пока хозяйка жизни раздумывает, лавируя среди припаркованных вдоль тротуаров машин, я дозваниваюсь Игорьку и назначаю демонстрацию на шесть вечера. «И, да! Будет потенциальная покупательница, заинтересовавшаяся пылесосом. Еще бы, – бормочу на вопрос, платежеспособная ли она, – более чем». И выбираю в качестве подарка чистку дивана в гостиной. А в качестве бонуса за привлечение клиента – чистку посеревшего паласа в комнате Костяна.
Полчаса спустя в небе над Театральной площадью появляются похожие на сахарную вату облачка. Чтобы познакомиться поближе, в качестве теста на трезвость, детектора лжи и универсального сканирующего устройства, хозяйка жизни привозит меня прямехонько в Третьяковский проезд. Машина въезжает под белую арку с башней. Я угощаюсь ириской, не подавая виду, что впервые оказался в узком, идущем в гору проулке безупречно белых особнячков. Из-за брусчатки, пышных машин и охранника, вежливо помогающего припарковаться, проезд бутиков кажется крошечным аппендиксом Европы, по недосмотру мироздания затесавшимся в самый центр Москвы. Вероника чувствует себя здесь как рыба в воде. Она включается, будто пять минут назад залпом выпила два двойных эспрессо. Ее глаза становятся изумрудно-зелеными. Тело – гибким и текучим, как ртуть. А волосы поблескивают, словно ночной асфальт после дождя. Грациозная и гибкая, она легко въезжает в щель между двумя черными катафалками-броневиками и тормозит в сантиметре от искрящей витрины.
Оглушенный и обезоруженный, совершенно не готовый к испытанию бутиком, я опасаюсь, что скоро буду расшифрован и выведен на чистую воду. Из-за этого превращаюсь в деревянную скульптуру, ни в какую не желающую выбираться из синей «Вольво». Ноги утрачивают способность к движениям, изо всех сил упираются в резиновый коврик. Пальцы теребят замок молнии. Глаза смотрят в бесконечность, не замечая повелительных жестов хозяйки жизни. В итоге я все же вспоминаю о необходимости везде и всюду держать себя в руках, саморегулироваться, уважительно относиться к традициям и вероисповеданиям окружающих. Совершив немыслимое усилие, деревянная скульптура вытряхивается из машины, едва не поцарапав дверцей серебристый бок соседнего Range Rover’a. В лицо врывается сырость, затаившаяся между булыжниками брусчатки после дождя. В уши вторгается голодный рев города, визг сирен, нетерпеливый вой сигнализаций, крики, гудки и свист тормозящих об асфальт колес. На противоположной стороне узенького проезда, на флюгере башенки особнячка самозабвенно чистит перья и встряхивается на ветру маленькая мокрая ворона. Облик птицы кажется смутно знакомым и даже родным. Мне бы хотелось, чтобы эта жалкая на вид ворона и в самом деле оказалась одной из многочисленных Карлуш волшебника, тайно наблюдающих за чистотой и нравами столицы. Я припоминаю, что последние полгода работаю пресс-секретарем начальника самого независимого в мире метеобюро. Это неожиданно дает мне силы. Плечи расправляются. Деревянная скульптура превращается обратно в человека. И я смело направляюсь, сам не зная, куда.
Небрежно сдернув с шеи пестрый шарфик, рассеянно придерживая под мышкой туго набитую сумочку-аккордеон, сияющая Вероника вплывает в раскрывшиеся перед ней стеклянные двери. Приближаясь к ним, я раздумываю, не те ли это сказочные двери, которые всегда распахиваются перед дельными и дальновидными людьми, на чьих лицах незримым штрих-кодом отпечатался годовой доход. Не те ли это волшебные двери, чуткий сенсор которых распознает навеки деформированных служебным положением, пропитавшихся успехом хозяев жизни. Замешкавшись, нечаянно касаюсь одной из створок, оставляя на синеватом стекле отпечатки пятерни. Будто в знак протеста двери притормаживают, упираются, заедают, ни в какую не желая пускать чужака внутрь. Лишний раз подтвердив, что их невозможно обмануть, ведь они всегда становятся скрипучими и тугими вблизи маскирующихся неудачников, опоздавших на счастливый поезд разинь. И безбилетников, не имеющих места под солнцем, вроде меня. К входу подскакивает плечистый охранник в полосатой рубашке, что-то приглушенно похрипывая в рацию. Из-за его плеча виновато улыбается продавщица с гипнотической родинкой над верхней губой. Извиняясь, она оглядывает меня от стоящих дыбом волос до мысов измазанных в глине казаков. Через долю секунды возле поломанной створки уже возится смуглый человек в спецовке-комбинезоне. К счастью, Вероника так зачарована, что на некоторое время начисто забывает о моем существовании.
Внутри бутика клубится ледяной фиолетовый воздух. Туда-сюда носятся искусственные, надушенные сквозняки. Вдоль стен на широких разноцветных полках как уникальные археологические находки красуются лакированные сумочки в форме машинок, мартышек и перцев. На стеклянных столиках безупречными веерами разложены перчатки, шелковые косынки, терпко пахнущие кожей ремешки с рисунками в виде вишенок и черепушек. Хрупкие на вид кашемировые сарафаны, робкие свитера, ангорские и меховые безрукавки висят на передвижной вешалке, создавая атмосферу театральной костюмерной. А еще беспечности, пустоты и простора.
Я стараюсь быть внимательным, чтобы ничего не задеть, чтобы из любопытства не начать разыскивать ценники и не щупать ткани. Вероника же смело и жадно прикладывает к себе юбки, рассматривает шортики и встряхивает платья последней коллекции. Вновь вспомнив, что пришла сюда не одна, она бросает на меня изучающие взгляды. Будто выбирая себе йоркширского терьера, следит за реакцией на сказочный порядок своей идеальной и уравновешенной вселенной. Изнутри я все еще деревянный пассажир, протестующий против вымышленного мирка, пропитанного деньгами неизвестного происхождения, превращающего каждого в чопорного человека, затесавшегося на глянцевое фото. Перехватывая настороженные взгляды продавщиц, сканирующих мои растрепанные джинсы, прическу и казаки, натягиваю оборонительную улыбку. Между делом насчитываю под потолком десять маленьких камер слежения. Представив, как бы вел себя Костян, прикидываюсь доброжелательным и небрежным, невозмутимо разгуливаю вдоль полочки с рядком ботинок. Всем видом демонстрирую свободу от условностей и легкость человека, который может себе все это позволить, но великодушно отказывается от дорогой и престижной красоты ввиду жизненной философии, мобильности и креативного склада души. Я так усердно саморегулируюсь, так крепко держу себя в руках, что все силы утекают тоненькой струйкой неизвестно куда. Искусственный фиолетовый ветер, пропущенный через кондиционер, начисто лишен кислорода. Начиная задыхаться, оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь живого и ободряющего. Мне так необходимо прямо сейчас обнаружить в витрине натуральное вечнозеленое растение или заметить выбегающего из-за кожаного саквояжа котенка. Но вокруг напыщенно молчит дорогая, безупречная и бездыханная красота. Из-за этого, слегка паникуя, задеваю угол стеклянного столика, роняю с полки портмоне. Продавщица бесшумно оказывается рядом, бережно устанавливает потревоженные вещи на правильные места. Две другие смотрят на меня со снисхождением и превосходством, отлично сознавая, что их месячный доход раз в пятнадцать превышает жалкие гроши, которые удается заработать мне в некрасивых, дурно пахнущих, непригодных для глянцевых фото местах. Заглянув украдкой в огромное зеркало, обнаруживаю, что лицо мое горит пунцовыми пятнами, выдавая, что я полностью лишен опоры, унижен, расшифрован и побежден. В это мгновение топкую тишину бутика раздирает непочтительный выкрик мобильного: «вуду пипал!» И Вероника выглядывает из-за бархатной занавески примерочной, пытаясь разузнать, что еще со мной стряслось.
