О да! Ты — магнит, а я — сталь! Ты — грубая кожа, я — нежное
кружево…
Правда, Джованни так меня и не поцеловал.
Второго близнеца, Дарио, я вижу редко, хотя он проводит
много времени с Софи. Софи — моя лучшая подруга из академии, и я не удивляюсь,
что Дарио хочется все время быть с ней, — любому на его месте хотелось бы
того же. Софи из Швеции, ей еще нет тридцати, и она такая хорошенькая, что
впору насадить ее на крючок и использовать как приманку для парней всех национальностей
и возрастов. Софи взяла четырехмесячный отпуск к ужасу родных и изумлению
коллег оставив хорошую работу в шведском банке, — и все лишь потому, что
мечтала отправиться в Рим и выучить чудесный итальянский язык Каждый день после
занятий мы с Софи садимся на берегу Тибра с мороженым и делаем уроки. Хотя на
самом деле то, чем мы занимаемся, трудно назвать уроками. Скорее, мы совершаем
ритуал совместного поклонения итальянской речи — почти священнодействие — и
делимся новыми познаниями. Скажем, на днях мы узнали, что ип'атiса stretta означает
«близкий друг». Но дословно stretta значит «обтягивающий» — как обтягивающая
одежда. Выходит, в итальянском близкий друг — это тот человек который совсем
рядом, как одежда, плотно прилегающая к коже. Именно таким другом стала мне
малышка Софи.
Сначала мне нравилось думать, что мы с Софи как сестры. Но
однажды мы ехали на такси, и водитель спросил: это ваша дочка? Ну знаете ли —
ведь она всего на семь лет моложе! Мой мозг тут же перешел в режим перегрузки,
пытаясь перевернуть смысл его слов. (К примеру, я подумала: может, римский
таксист не очень хорошо говорит по-итальянски и на самом деле хотел спросить,
не сестры ли мы?) Но, конечно, это было не так Он сказал «дочка», имея в виду именно
дочку. Ну что тут скажешь? За последние годы в моей жизни было всякое.
Наверное, после развода я и впрямь выгляжу изможденной старухой. Но как поется
в старой техасской кантри-песенке, «весь наколками покрыт, по судам затаскан и
избит, но пока еще живой, вот стою перед тобой».
Благодаря своей подруге Анне, художнице из Америки, которая
жила в Риме несколько лет назад, я подружилась с семейной парой — Марией,
американкой, и Джулио, родом из Южной Италии. Он кинорежиссер, она работает в
международной сельскохозяйственной компании. Джулио не слишком хорошо говорит
по-английски, зато Мария тараторит по-итальянски будь здоров (а еще по-китайски
и по-французски, и при этом ни капли ни задается). Джулио хочет выучить
английский — он даже спросил, нельзя ли нам с ним организовать еще один тандем
и практиковаться в разговорной речи. Возможно, вы недоумеваете: почему его
жена-американка не может научить его родному языку? Потому что они муж и жена,
и, когда один пытается учить другого, дело заканчивается ссорой. Поэтому мы с
Джулио теперь обедаем вместе два раза в неделю и одновременно занимаемся, он —
английским, я — итальянским: отличная договоренность для двух людей, не
связанных семейными узами и потому неспособных вызвать друг у друга
раздражение.
У Джулио и Марии прекрасная квартира. На мой взгляд, самым
впечатляющим элементом дизайна в ней является стена, которую Мария как-то
исписала гневными проклятиями в адрес Джулио (при помощи толстого черного
маркера). Они поссорились, а, поскольку «он кричит громче меня», ей захотелось
донести смысл своих возражений другим способом.
Мария невероятно сексуальна, и необузданные граффити на
стене это лишь подтверждают. Хотя Джулио говорит, что исписанная стена,
напротив, говорит о ее сдержанности, ведь ругательства на ней по-итальянски, а
итальянский для Марии — чужой язык, и она должна подумать, прежде чем подобрать
правильные слова. Если бы Мария действительно пришла в ярость, говорит Джулио,
то исписала бы стену по-английски, но, будучи насквозь правильной
англо-протестанткой, она никогда по-настоящему не выходит из себя. Все
американцы такие, говорит он: они подавляют свои чувства. Поэтому представляют
серьезную, порой смертельную опасность — стоит им «перекипеть через край».
— Дикие люди, — подытоживает Джулио.
Больше всего мне нравится, что этот разговор происходит в
приятной и спокойной обстановке, за ужином, с видом на ту самую стену.
— Еще вина, дорогой? — предлагает Мария.
Но моим самым лучшим новым другом, бесспорно, стал Лука
Спагетти. Кстати, даже в Италии над фамилией «Спагетти» все смеются. Благодаря
Луке я наконец смогла сравнять счеты со своим приятелем Брайном, который вырос
по соседству с индейским мальчиком по имени Деннис Ха-Ха и всегда хвастался,
что ни у кого больше нет друзей с таким смешным именем. Наконец-то и мне есть
чем похвалиться!
Помимо всего прочего, Лука превосходно говорит по-английски
и любит вкусно поесть (в Италии таких называют una buona forchetta — «хорошая
вилка»), а для вечно голодающих вроде меня такой друг — настоящая находка.
Часто он звонит мне посреди дня и говорит «Я тут мимо проходил — давай выпьем
кофейку! Или хотя бы съедим тарелочку супа из бычьих хвостов». Мы вечно
околачиваемся в грязных тесных забегаловках на римских задворках. Больше всего
нам нравятся рестораны с флюоресцентными лампочками и без вывесок С красными
клетчатыми клеенками вместо скатертей. В таких подают домашнюю лимончеллу и
громадные порции пасты, а здешних официантов Лука зовет «кандидатами в Юлии
Цезари»: эти парни ходят с нахальным самодовольным видом, у них волосатые руки
и ревностно уложенный чуб. Я как-то сказала, что они, похоже, в первую очередь
считают себя римлянами, во вторую — итальянцами, и уж в третью — европейцами.
На что Лука ответил: «Нет, они римляне и в первую, и во вторую, и в третью
очередь. Причем каждый — римский император».
Лука — аудитор. Быть аудитором в Италии, по его собственному
определению, искусство, так как здесь несколько сотен налоговых законов, и все
они противоречат друг другу. Подача налоговой декларации в Италии сравнима с
джазовой импровизацией. Когда я думаю о том, кем работает Лука, становится
смешно: парень — оторви и брось, а занимается таким серьезным делом. Лука тоже
смеется над моей второй ипостасью — йоговской, которой он никогда не видел. Он
не может понять, зачем мне ехать в Индию, тем более в какой-то ашрам, если я
могла бы весь год прожить в Италии, где, по его мнению, мне самое место. Когда
Лука видит, как я куском хлеба собираю соус с тарелки и облизываю пальцы, он
говорит: «Ну что ты будешь кушать в своей Индии?» Иногда он зовет меня Ганди —
в шутку, обычно когда я откупориваю вторую бутылку вина.
Лука немало поездил по свету, хотя утверждает, что жить
можно только в Риме — рядом с мамой. Таковы итальянские мужчины — что с них
взять? Но в Риме Луку держит не только mamma. Хоть ему уже за тридцать, он
встречается с той же девушкой, что и в школе (милашка Джулиана, которую Лука
как нельзя точно характеризует ласковым оборотом acqua у sapone — «вода и
мыло», то есть очаровательная невинность). Все его друзья остались с детства,
все до сих пор живут в том же районе. По воскресеньям собираются и смотрят
футбольные матчи — на стадионе или в баре (но только если играют римские
команды), а потом каждый возвращается в тот дом, где вырос, чтобы съесть
большой воскресный обед, приготовленный матушками и бабушками.
