Что за уникальные и счастливые минуты в моей жизни — сидеть
прямо перед этим старикашкой. Любое слово, вылетавшее у него изо рта, было для
меня как нектар. Мне даже захотелось откинуть голову и положить ее ему на
колени, чтобы его красноречивые сквернословия беспрерывно лились мне в уши. И
ни один только старичок был столь речист. Аналогичными монологами гудел весь
стадион. А какой там был накал! Стоило на поле свершиться мало-мальски
серьезному нарушению правил — как весь стадион вскакивал на ноги и принимался
возмущенно махать руками и материться, словно всех этих болельщиков в
количестве двадцати тысяч только что подрезали на дороге. Футболисты из «Лацио»
не уступали по накалу страстей своим фанатам, катаясь по земле в муках боли,
как в сцене умирания из «Юлия Цезаря» (стопроцентная игра на публику), а через
две секунды подскакивая на ноги, чтобы возглавить очередную атаку на ворота. Но
они все равно проиграли.
Нуждаясь в поднятии духа после матча, Лука Спагетти спросил
ребят, не хотят ли они «завалиться куда-нибудь».
Я подумала, что он имеет в виду «завалиться в бар». В
Америке футбольные фанаты всегда идут в бар, если их команда проигрывает, так?
Заваливаются в бар и напиваются в хлам. Да и не только в Америке — в Англии,
Австралии, Германии… да везде так делают! Но Лука с ребятами вовсе не в бар
направились. Они пошли в кондитерскую. В маленькую безобидную
булочную-кондитерскую в подвальчике дома, в невзрачном римском квартале. В
воскресенье вечером там было не протолкнуться. Но так всегда после матчей:
фанаты «Лацио» заходят сюда по дороге со стадиона и часами торчат на улице,
облокотившись на свои мотороллеры. Эти супермачо обсуждают игру и… уминают
эклеры.
Обожаю Италию.
24
Я учу примерно двадцать новых слов в день. Учусь постоянно —
гуляя по городу, проглядываю свои карточки со словами и натыкаюсь на прохожих.
Откуда в моей голове место для всех этих слов? Вот хорошо, если бы мозг решил
стереть старые негативные мысли и грустные воспоминания, а на их место
поместить новенькие итальянские слова!
Я тружусь над своим итальянским, а втайне все равно надеюсь,
что однажды он вдруг откроется мне — безграничный и совершенный. Однажды я
открою рот и как по волшебству бегло заговорю по-итальянски. Тогда я стану
настоящей итальянкой, а не американкой до мозга костей, которой до сих пор
инстинктивно хочется крикнуть «Поло!», когда кто-то зовет через улицу своего
приятеля Марко. Мне так хочется, чтобы итальянский просто взял и поселился во
мне, но слишком уж много в этом языке загвоздок Почему, к примеру, «дерево» и
«отель» по-итальянски так похожи (albero и albergo)? Из-за этой схожести я
постоянно смущаю людей, говоря, что на нашей ферме мы выращивали гостиницы —
вместо более точного и куда менее сюрреалистичного «мы выращивали деревья».
Есть и слова с двойным и даже тройным значением. Скажем, tasso. Процент, барсук
или тис — в зависимости от контекста. Но больше всего меня расстраивает, когда
натыкаешься на откровенно некрасивые итальянские слова — как ни печально,
бывают и такие. Вы уж извините, но я не для того тащилась аж в саму Италию,
чтобы зубрить произношение словечек типа скермо (ширма).
Но в целом тащиться сюда все же стоило. Ведь по большей
части итальянский — чистое удовольствие. Нам с Джованни очень нравится учить
друг друга выражениям на итальянском и английском. На днях разговор зашел о
фразах, которые люди говорят друг другу в утешение. Я объяснила Джованни, что
на английском мы иногда говорим: «И я там был». Он сперва не понял — я был где?
Но я пояснила, что глубокая печаль порой напоминает определенное место,
становится координатой на карте времени. Заблудившись в дебрях уныния, иногда и
представить не можешь, что когда-нибудь выберешься отсюда и окажешься в более
приятном месте. Но если кто-то говорит, что когда-то «был там», а теперь вот
выбрался, это вселяет надежду.
— Так значит, грусть — это место? — спросил
Джованни.
— Иногда люди живут там годами, — отвечала я.
Джованни в свою очередь сказал, что сопереживающие итальянцы
говорят: «L'bo provato sulla mia pelle», что означает «я вынес это на своей
шкуре». То есть — и я тоже обжигался, и у меня остались шрамы, я точно знаю,
что ты чувствуешь.
До сих пор самое любимое слово, выученное мною
по-итальянски, — это очень простое и распространенное attraversiamo.
Оно обозначает «давай перейдем улицу». Друзья говорят это
слово сплошь и рядом, когда идут по тротуару и вдруг решают перейти на другую
сторону. Это такое слово для пешеходов. В нем нет ничего особенного. Но мне
почему-то оно прямо-таки в душу запало. Когда Джованни впервые его произнес —
мы тогда шли мимо Колизея, — я вдруг услышала это прекрасное слово и
замерла как вкопанная, а потом спросила:
— Что это значит? Что ты сейчас сказал?
— Attraversiamo.
Джованни никак не мог понять, чем мне оно так приглянулось.
Давай перейдем улицу? Но моему слуху оно казалось идеальным сочетанием
итальянских звуков. Меланхоличное «аh» в начале, переливчатая трель, мягкое «s»
и тягучая завершающая каденция «ии-аа-мо». Обожаю это слово. И не устаю его
повторять. Использую любой предлог, чтобы его произнести. Софи уже с ума
сходит. Давай перейдем улицу! Давай перейдем улицу! Я постоянно таскаю ее
туда-сюда через улицы с римскими водилами-камикадзе. В один прекрасный день это
слово может стоить нам жизни.
А вот любимое английское слово Джованни — «полудурок». Луке
Спагетти нравится «капитуляция».
25
B Европе сейчас идет мощная борьба. Сразу несколько городов
воюют за звание величайшей европейской столицы двадцать первого века. Будет ли
это Париж? Лондон? Берлин? Цюрих? А может, Брюссель, столица нового Евросоюза?
Все они стараются перещеголять друг друга в культуре, архитектуре, политике,
финансах. Но Риму нет дела до этой погони за статусом. Рим не участвует в
гонках. Он лишь наблюдает за суетой и дерзаниями со стороны, абсолютно
невозмутимый, словно хочет сказать: «Что бы вы ни делали, Рим всегда будет
Римом». Меня бесконечно вдохновляет царственная уверенность этого города —
такого целостного, крепко стоящего на ногах, удивленно взирающего на мир с
монументальной высоты, понимающего, что история надежно укрывает его своей
сенью. В старости мне бы хотелось стать похожей на Рим.
Сегодня я отправляюсь на шестичасовую прогулку по городу.
Это не так утомительно, как кажется, особенно если часто останавливаться в кафе
и подзаряжаться эспрессо и пирожными. Стартую у двери своего дома и не спеша
иду по родному кварталу с его магазинами и многонациональной толпой. (Хотя в
традиционном смысле слова я не назвала бы это кварталом. Если все мы — ребята
из одного квартала, то среди моих соседей можно встретить таких простых
«ребят», как Валентино, Гуччи и Армани.) Этот район всегда был престижным.
Рубенс, Теннисон, Стендаль, Бальзак, Лист, Вагнер, Теккерей, Байрон, Ките — все
жили здесь. Место, где я живу, называют «английским гетто» — именно здесь
останавливались аристократы из высшего света, совершая гранд-туры по Европе.
Один лондонский клуб для путешественников назывался «Society of Dilettanti» — представьте,
эти люди афишировали себя как дилетантов! Выдающееся бесстыдство…
