— Прямо как твой отец, — сказала мама, сделав
храброе и великодушное признание.
— Проблема в том, — ответила я, — что я не
похожа на свою мать. Я не такая непробиваемая, как ты, мам. Я нуждаюсь в
близости любимого человека постоянно. Жаль, что я не похожа на тебя, тогда бы у
нас с Дэвидом, может, что и вышло. Но это просто ужасно — знать, что однажды мне
может понадобиться его поддержка и я не смогу на нее рассчитывать.
И тут мама прямо-таки меня огорошила. Она сказала:
— Лиз, все то, чего ты хочешь от отношений, — я
тоже всегда хотела.
Моя мать словно протянула руку, разжала кулак и наконец
показала мне те пули, которые все эти десятилетия ей пришлось носить в себе,
чтобы сохранять счастливый брак (а она действительно счастлива с отцом,
невзирая ни на что). Никогда в жизни я не видела ее такой — никогда. И никогда
не задумывалась о том, чего ей хотелось от отношений, чего ей не хватало и
почему в конце концов она решила с этим смириться. Осознав все это, я
почувствовала, что в моем мироощущении наметился радикальный сдвиг.
Если даже ей хочется иметь то же, что и мне, то?.. Продолжая
нашу беспрецедентно откровенную беседу, мама заявила:
— Ты должна понять, что нас воспитывали ожидать гораздо
меньшего от жизни, дорогая. Не забывай, я выросла совсем в другое время и в
другом месте.
Я закрыла глаза и представила маму, десяти лет от роду, на
семейной ферме в Миннесоте; она работала не меньше наемных батраков, растила
младших братьев, носила платья старшей сестры и копила медяки, чтобы оттуда
выбраться.
— И ты должна понять, как сильно я люблю твоего
отца, — заключила она.
Моя мама сделала выбор, он всем нам предстоит, и смирилась с
ним. Я вижу, что теперь она довольна. Ее не терзают сомнения. Преимущества ее
выбора огромны: долгий, прочный брак с человеком, которого она до сих пор зовет
лучшим другом; семья и внуки, которые ее обожают; уверенность в собственных
силах. Пусть ей пришлось чем-то пожертвовать, да и папе тоже, — но разве
кому-то из нас удается этого избежать?
И вот теперь я должна ответить на вопрос: какой выбор я
сделаю? Чего я ожидаю от жизни? Чем могу пожертвовать, а чем нет? Мне тяжело
представить жизнь без Дэвида. Невыносимо даже предполагать, что мы больше
никогда не отправимся в путешествие с моим любимым попутчиком, что я никогда не
припаркуюсь у его дома, опустив окна и включив Брюса Спрингстина, и что мы не
укатим по шоссе в сторону океана, запасшись анекдотами и снедью на много лет
вперед. Но могу ли я поддаться этому блаженству, зная, что у него всегда будет
оборотная сторона — одиночество, причиняющее физическую боль, неуверенность в
себе, разъедающая все твое существо, обида, отравляющая душу медленным ядом, и,
разумеется, полная деградация личности, а она неизбежно случается, когда Дэвид
отказывается отдавать и лишь берет, берет, берет. Я больше так не могу.
Ощущение счастья, которое я испытала в Неаполе, вселило в меня уверенность, что
я не только способна стать счастливой без Дэвида, но просто обязана это
сделать. Как бы я его ни любила (а я люблю его вне всяких разумных границ),
надо попрощаться с ним сейчас. И больше к этому не возвращаться. И я пишу ему
письмо.
На дворе ноябрь. Мы не общались с июля. Я попросила его не
контактировать со мной, пока буду путешествовать, так как знала: моя
привязанность к Дэвиду столь сильна, что не позволит мне сосредоточиться на
главном — путешествии, если я при этом буду думать о том, где он сейчас. Но вот
сама делаю первый шаг и пишу письмо.
Я спрашиваю, как у него дела, и сообщаю, что у меня все в
порядке. Шучу — это мы с Дэвидом всегда умели. Потом объясняю, что мы должны
покончить с нашими отношениями раз и навсегда. Что, наверное, настало время
признать, что ничего у нас не получится и не нужно стараться. Никакого
чрезмерного драматизма в моем письме нет. Этого в нашей жизни и без того
хватало. Я пишу кратко и ясно. Но надо добавить еще кое-что, и, затаив дыхание,
я печатаю: «Если ты решишь продолжить поиски своей половинки, искренне желаю
удачи». Руки трясутся. Подписываюсь «с любовью, Лиз», стараясь казаться
повеселее.
Но чувствую себя так, будто получила удар в грудь палкой.
В ту ночь я почти не сплю и все думаю, как Дэвид прочтет мое
письмо. В течение следующего дня несколько раз бегаю в интернет-кафе и
проверяю, нет ли ответа. Пытаюсь игнорировать внутренний голос, который
отчаянно надеется, что Дэвид ответит. ВЕРНИСЬ! НЕ УХОДИ! Я ОБЕЩАЮ ИЗМЕНИТЬСЯ!
Стараюсь задавить в себе ту Лиз, которая с радостью готова бросить великую
затею с путешествиями по свету ради ключей от его квартиры. Но около десяти
вечера в тот день я наконец получаю ответ. Это прекрасное письмо: Дэвид всегда
писал чудесные письма. Он пишет, что согласен со мной: нам пора попрощаться
навсегда. Он и сам об этом думал. Его ответ очень деликатен, а чувства утраты и
сожаления переданы с глубокой нежностью, которая иногда все же была ему
свойственна. Дэвид пишет, что обожает меня, да так, что не передать словами, и
надеется, что я это понимаю. «Но мы не подходим друг другу», — заключает
он. Дэвид уверяет меня, что однажды я встречу настоящую любовь. Он не
сомневается. Ведь, по его словам, «красота притягивает красоту».
Очень приятные слова. Пожалуй, это самое приятное, что можно
услышать от мужчины твоей мечты, кроме разве что ВЕРНИСЬ! НЕ УХОДИ! Я ОБЕЩАЮ
ИЗМЕНИТЬСЯ!
Я долго и уныло смотрю на экран. Я понимаю, что все это к
лучшему, что я предпочла счастье страданиям, освободила в душе место для пока
еще неизвестного будущего, которое наполнит мою жизнь удивительными событиями.
Я все это понимаю. И все же…
Дэвида больше в моей жизни нет.
Я закрываю лицо руками и сижу так, еще глубже погружаясь в
уныние. Наконец поднимаю голову и вижу, что одна из албанок, работавших в
интернет-кафе, перестала мыть пол, прислонилась к стене и с интересом меня
разглядывает. На мгновение наши усталые глаза встречаются. Я мрачно качаю
головой и говорю вслух «Я в полном дерьме». Она понимающе кивает. Она не знает
английского, но, естественно, понимает все и без слов.
И тут звонит мобильник.
Это Джованни — в полной растерянности. Оказывается, он ждет
меня на пьяцца Фьюме вот уже больше часа — вечером по четвергам мы всегда
встречаемся там для занятий. Джованни весьма озадачен — ведь обычно это он
опаздывает на встречи или вовсе забывает о них, а сегодня в кои-то веки пришел
вовремя и был уверен, что мы договаривались встретиться… разве нет?
Я забыла об этой встрече напрочь. Сообщаю Джованни свое
местонахождение. Он обещает заехать за мной на машине. Мне сейчас не хочется
никого видеть, но по телефону это трудно объяснить с учетом наших ограниченных
языковых познаний. Выхожу на улицу и жду его на холоде. Через несколько минут
подъезжает маленький красный автомобиль, и я сажусь. Джованни на сленге
спрашивает, что случилось. Но стоит мне раскрыть рот, как я начинаю реветь. Со
мной случается настоящая истерика. Ужасный, сопливый рев — как говорит моя
подруга Салли, «двойная закачка»: с каждым всхлипом два раза глотаешь воздух
носом. Истерика начинается совершенно неожиданно — как удар под дых.
