Вирджиния Вульф писала: «Жизнь женщины — это широкий
континент, поперек которого лежит тень от меча». Один конец этого меча —
условности, традиции и порядок, где «все идет своим чередом». Но есть и другой
конец, и, если вам хватит безрассудства перейти черту и выбрать жизнь, не
поддающуюся условностям, «все смешается. Все пойдет непредсказуемо». Вирджиния
Вульф считала, что, выбравшись за границу тени меча, женщина обретет более
полноценное существование, но нет сомнений — оно будет и более опасным.
Я рада, что у меня есть мои книги. Эту отговорку люди
способны понять. «Она ушла от мужа, чтобы ничто не мешало ее творческой карьере».
И отчасти это правда — но только отчасти. Ведь у многих писателей есть семьи. К
примеру, Тони Моррисон наличие сына не помешало стать обладательницей такого
пустячка, как Нобелевская премия. Но у Тони Моррисон свой путь, а у меня —
свой. Бхагавадгита, древнеиндийский текст, утверждает, что лучше небезупречно
прожить свою судьбу, чем жить, подражая другим, и достичь в этом деле
совершенства. Так что я теперь живу своей жизнью. И пусть это выходит
неидеально и неуклюже, моя жизнь отражает мою внутреннюю сущность — во всем.
Короче говоря, я все это рассказываю, чтобы признать: по
сравнению с сестрой, у которой и дом, и счастливый брак, и дети, я выгляжу не
слишком-то устроенной. У меня даже нет адреса — а это прямо-таки преступление
против нормальности для моих тридцати четырех лет. В данный момент все мои
пожитки хранятся в доме у Кэтрин, а на верхнем этаже она выделила мне временную
спальню (мы зовем ее «домом незамужней кумушки»: там есть даже мансардное
окошко, сквозь которое можно любоваться вересковыми пустошами, нарядившись в
старое свадебное платье и оплакивая ушедшую юность). Кэтрин это полностью
устраивает, а меня — тем более, но я осознаю риск ведь если слишком задержаться
в этом состоянии, недолго превратиться в посмешище для всей семьи. А может, я
им уже стала? Летом прошлого года пятилетняя племяшка пригласила друга в гости,
и я спросила малыша, когда у него день рождения. Оказалось, двадцать пятого
января.
— Ого-го! — воскликнула я. — Ты — Водолей! У
меня столько Водолеев было, что я уж знаю — от них только беды и жди!
Пятилетки с непониманием и даже, я бы сказала, пугливым
недоверием, воззрились на меня. И тут в голове промелькнула ужасная картина: в
кого я могу превратиться, если не буду достаточно осторожна. Сумасшедшая тетка
Лиз. Разведенка в балахоне с крашенными в оранжевый волосами, которая не ест
молочные продукты, но курит ментоловые сигареты и вечно то приезжает с
очередного «астрологического круиза», то ссорится с бойфрендом-ароматерапевтом.
Она гадает дошколятам по картам Таро и выдает фразочки типа: «Принеси тетушке
Лиз еще винца, малыш, и она даст тебе свой магический кристалл…»
Рано или поздно мне придется стать более адекватной
гражданкой, и я это прекрасно понимаю.
Но не сейчас… умоляю. Только не сейчас.
31
За следующие несколько недель я побывала в Болонье,
Флоренции, Венеции, на Сицилии и Сардинии, еще раз съездила в Неаполь, после
чего отправилась в Калабрию. По большей части то были короткие путешествия — на
неделю или выходные, просто чтобы успеть прочувствовать местную атмосферу,
осмотреться, поспрашивать людей на улице, где тут вкусно кормят, а потом
наесться до отвала. Я бросила занятия в академии — мне стало казаться, что они
мешают мне учить итальянский, ведь я вынуждена торчать в классе, вместо того
чтобы мотаться по всей Италии, где можно разговаривать непосредственно с
людьми.
Эти несколько недель спонтанных передвижений — просто
восхитительный период времени, отрезок моей жизни, когда я, как никогда,
ощущала себя свободной, то и дело бегала на вокзал, покупала билеты и наконец
научилась по-настоящему наслаждаться своей свободой — ведь до меня дошло, что я
могу поехать куда угодно. С римскими друзьями мы все это время не виделись.
Джованни позвонил и назвал меня sei una trottola (волчком). Однажды ночью
где-то на Средиземноморском побережье я просыпаюсь от глубокого сна в своем
номере в отеле, разбуженная собственным смехом. Удивленно оглядываюсь — кто это
смеется в моей кровати? Поняв, что это за смех, начинаю смеяться еще больше.
Теперь уже не вспомнить, что мне снилось. Но кажется, что-то, связанное с
лодками.
32
Bo Флоренции провожу всего лишь одни выходные: сажусь в
поезд в пятницу утром, и он быстро доставляет меня на встречу с дядей Терри и
тетей Деб, которые прилетели из Коннектикута — впервые в жизни увидеть Италию и
повидаться с племянницей, конечно. Они приезжают вечером, и я веду их смотреть
кафедральный собор, который производит впечатление на всех. Мой дядя не
исключение:
— Ой-вей! — охает он, но сразу замолкает и
добавляет: — Наверное, не слишком подходящий комплимент для католического
храма.
Мы глядим, как прямо посреди сада скульптур истязают
сабинянок, и никто ни черта не делает, чтобы это прекратить; отдаем должное
Микеланджело, Музею наук и панорамам с опоясывающих город холмов. После чего
предоставляю дядю и тетю самим себе и одна еду в Лукку, городок в Тоскане, где
царит богатство и изобилие. Это родина знаменитых мясных лавок, где витринах
призывно выставлены лучшие из виденных мною в Италии куски мяса, которые как
будто манят: «Мы знаем, вы хотите нас съесть». Под потолком раскачиваются
колбасы всевозможных размеров, цветов и составов, затянутые в облегающие
«чулочки», точно дамские ножки. В витринах висят похотливые ветчинные ляжки, заманивающие
прохожих, как дорогие амстердамские проститутки. Цыплята даже после смерти
выглядят столь упитанными и довольными, что начинает казаться, будто они сами
гордо взошли на жертвенный алтарь, победив в прижизненном соревновании за титул
самого сочненького и жирненького. Но Лукка славится не только мясом; чего стоят
каштаны, персики, аппетитные горы инжира… М-м-м, инжир…
Разумеется, город знаменит еще и тем, что здесь родился
Пуччини. Я понимаю, что теоретически это должно быть мне интересно, но почему-то
гораздо большее любопытство у меня вызывает секрет, открытый местным
бакалейщиком: лучшие в городе грибы подают в ресторане как раз напротив дома,
где родился Пуччини. И вот я блуждаю по Лукке, спрашивая дорогу по-итальянски:
«Не подскажете, где дом Пуччини?» Наконец один дружелюбный горожанин приводит
меня прямо к этому дому. Но тут, — несомненно, к его огромному
удивлению, — я говорю grazie, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и
иду в сторону, прямо противоположную музею, вхожу в ресторан и пережидаю дождь
за порцией risotto ai funghi.
[15]
Не помню, ездила ли я в Болонью до или после Лукки. Помню
лишь, что город был так прекрасен, что я все время напевала: «У моей Болоньи
есть второе имя! Кра-са-ви-ца!» А вообще-то, у Болоньи, с ее прелестными домами
из кирпича и баснословным изобилием, есть и традиционное прозвище — Красная,
Толстая, Прекрасная. (Кстати, это был один из вариантов названия этой книги.)
Местная кухня, бесспорно, лучше, чем в Риме, — а может, болонские повара
просто кладут больше сливочного масла? Даже болонское мороженое вкуснее (пишу
это и чувствую себя предательницей, но так и есть). Здешние грибы похожи на
большие толстые похотливые языки, а ломтики прошутто,
[16]
выложенные на пиццу — точь-в-точь как тончайшая кружевная вуаль поверх
роскошной дамской шляпки. Ну и, безусловно, соус bolognese,
[17]
рядом с которым любое рагу кажется жалкой насмешкой.
