— Может, я похожа на шарик буйволиной моцареллы?
Девушка улыбается краем рта и соглашается:
— Да, может быть. Может, чуть-чуть похожа на шарик
моцареллы…
36
Осталась всего неделя. На Рождество, прежде чем отправиться
в Индию, я планирую вернуться в Штаты — и не только потому, что ненавижу
праздновать Рождество вдали от родных, но и затем, что для следующих восьми
месяцев путешествия — по Индии и Индонезии — мне потребуется полная
переукомплектация багажа. Многие из вещей, без которых в Риме не прожить,
совершенно бесполезны в странствиях по Индии.
Отчасти для того чтобы подготовиться к путешествию в Индию,
решаю провести последнюю неделю на Сицилии. Это самый «неевропейский» регион
Италии, и потому — весьма подходящее место для тех, кто хочет подготовиться к
встрече с крайней нищетой. А может, я еду туда потому, что Гёте как-то сказал:
«Не увидев Сицилии, нельзя составить ясное представление об Италии».
Но добраться до Сицилии и передвигаться по самому острову
оказывается не так уж просто. Приходится призвать на помощь все свои
разведывательные способности, чтобы найти поезд, отправляющийся в воскресенье и
идущий вдоль побережья, а потом разыскать нужный паром до Мессины (зловещего и
подозрительного сицилийского портового городишки, из-за глухих ворот которого
словно слышен вой: «Не по своей вине я стал таким уродцем! Пришлось вынести и
землетрясения, и бомбежки, и надругательства мафии!»). Прибыв в Мессину, искать
автобусную остановку (закопченную, как легкие курильщика) и дядьку, чья работа
— сидеть в кассе и жаловаться на судьбу, а потом еще умолять его, не
соблаговолит ли он продать мне билет до прибрежной Таормины. До самой Таормины
трястись в автобусе, колесящем вдоль скал и отмелей длинного и рваного
сицилийского побережья, и там искать такси и гостиницу. А потом высматривать
подходящего человека, которому можно было бы задать мой любимый вопрос,
по-итальянски, разумеется: «Где тут лучше всего кормят?» В Таормине таким
человеком оказывается сонный полицейский. И именно он дарит мне один из самых
чудесных в жизни подарков — бумажку с названием какого-то непонятного ресторана
и нарисованную от руки карту, как туда пройти.
Ресторан оказывается маленькой тратторией. Добродушная
пожилая хозяйка готовится к наплыву вечерних клиентов: стоит на столе в одних
чулках и протирает окна, грозясь опрокинуть рождественские ясли. Я сразу
заявляю, что меню смотреть не буду: пусть лучше принесет мне самое вкусное
блюдо, потому что я первый день на Сицилии. Хозяйка довольно потирает руки и
кричит что-то на сицилийском диалекте своей маме, еще более старенькой, которая
хозяйничает на кухне, — и не проходит и двадцати минут, как я за обе щеки
уплетаю самый потрясающий обед за все четыре месяца в Италии. Это паста, но
пасту такой формы мне еще видеть не приходилось: большие свежие листы,
свернутые на манер равиоли и по форме (но не по размеру) напоминающие шапочку
Папы Римского; внутри — ароматное пюре из моллюсков, осьминогов и кальмаров, и
все это перемешано, как горячий салат, со свежими ракушками и мелко порезанной
соломкой из овощей, и все плавает в бульоне из морепродуктов, заправленном
оливковым маслом. На второе — тушеный с тимьяном кролик.
Но в Сиракузах, куда я отправляюсь на следующий день,
оказывается еще лучше. Пыхтящий автобус высаживает меня на углу под холодным
дождем уже почти вечером. Город влюбляет меня сразу. В Сиракузах под ногами
трехтысячелетняя история. Это родина цивилизации столь древней, что Рим в
сравнении выглядит Далласом. Легенда повествует, что Дедал прилетел в Сиракузы
с Крита, а Геракл здесь как-то ночевал. Сиракузы были греческой колонией, и, по
словам Фукидида,
[23]
городом, «ни в чем не уступавшим самим
Афинам». Этот город был звеном, связывавшим Древнюю Грецию и Древний Рим. Здесь
жили многие античные драматурги и ученые. Платон считал Сиракузы идеальным
местом для проведения утопического эксперимента, в ходе которого «божественным
распоряжением судьбы» правители стали бы философами, а философы — правителями.
По мнению историков, именно здесь, помимо всего прочего, были изобретены
риторика и сюжет литературного произведения.
Когда я гуляю по рынкам этого ветхого городка и вижу старика
в черной шерстяной шапке, который потрошит рыбу для покупательницы (воткнув
сигарету в зубы для сохранности, как швея держит булавки во рту, прокладывая
шов; нож отделяет филе с рачительным перфекционизмом), сердце бурлит от любви,
ее не объяснить, не описать. Я робко любопытствую у рыбака, где он посоветует
поужинать, и ухожу от него, зажав в кулаке еще одну бумажку, ведущую меня в
маленький безымянный ресторан. Там, стоит лишь сесть за столик — как официант
приносит воздушные облачка рикотты, присыпанные фисташками, ломти хлеба, плавающие
в ароматном масле, крошечные блюдца с нарезанными колбасами и оливками, салат
из охлажденных апельсинов с соусом из сырого лука и петрушки. Все это еще до
того, как мне сообщают о фирменном блюде из кальмара.
«Вне зависимости от законов, ни один город не может жить
мирно, — писал Платон, — пока там царит праздность и люди лишь едят,
пьют и утомляют себя любовными утехами».
Но так ли плохо пожить в таком стиле недолго? Так ли ужасно
посвятить несколько месяцев жизни путешествию с единственной целью — искать
очередное место, где бы вкусно накормили? Или выучить язык безо всякого
серьезного повода, а лишь потому, что он приятен на слух? Или прикорнуть в саду
в лужице солнечного света посреди дня, рядом с любимым фонтаном? А назавтра
проделать то же самое?
Конечно, всю жизнь так нельзя. Реальность, войны, трагедии и
смерть рано или поздно вмешаются в эту идиллию. Здесь, на Сицилии, с ее
ужасающей бедностью, реальность неотступно в мыслях людей. Который век подряд
единственный успешный бизнес на острове ведут мафиози (бизнес заключается в
том, чтобы оберегать граждан от самих себя); они и по сей день контролируют
всех и вся. Палермо — Гёте окрестил его городом невыразимой красоты — теперь
превратился, пожалуй, в единственное место в Западной Европе, где под ногами до
сих пор валяются обломки времен Второй мировой, что дает ясное представление о
его развитии. Безобразные и небезопасные для жизни многоквартирные дома, в
огромном количестве построенные мафией в восьмидесятых для отмывания денег,
изуродовали его до неописуемой степени. Когда я спросила одного из местных
жителей, сделаны ли эти здания из дешевого бетона, он ответил: «Нет, что вы,
это очень дорогой бетон. В каждом из блоков замурованы тела людей, убитых
мафией, а это стоит денег. Зато кости и зубы хорошо укрепляют бетонную
конструкцию».
Не легкомысленно ли думать о вкусной еде в такой обстановке?
Или перед лицом жестокой реальности это лучшее, что можно сделать? В своем
шедевральном произведении тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года
«Итальянцы» (появившемся потому, что автор устал от книг об Италии, написанных
иностранцами, где те либо перехваливали ее, либо, наоборот, смешивали с грязью)
Луиджи Барзини попытался докопаться до правды о своей стране. Он попытался
ответить на вопрос: почему Италия, во все века порождавшая величайшие
культурные, политические и научные умы, так и не стала великой мировой
державой? Почему мастера словесной дипломатии, которым нет равных на планете,
оказываются совершенно непригодными, когда дело доходит до внутренней политики?
Почему поодиночке они отважны, но, объединившись в армию, терпят поражение? Как
можно быть дальновидным торговцем в собственной лавке и при этом иметь
абсолютно неэффективную национальную экономику?
