По существу, того Бога, к которому я пришла, очень легко
описать. Был у меня когда-то песик. Бездомный, из приюта. Он был помесью
примерно десяти разных пород, и от каждой из них взял самое лучшее. Пес был
коричневого цвета. И когда люди спрашивали, что это за собака, я всегда
отвечала одинаково: «Это коричневый пес». Так и на вопрос, в какого Бога я
верю, отвечаю просто: «В хорошего Бога».
4
Конечно, с той ночи, когда я заговорила с Богом впервые в
ванной на полу, у меня было немало времени, чтобы сформулировать мнение о
Всевышнем. Но тогда, в самом эпицентре мрачного ноябрьского кризиса, мне было
не до теологических рассуждений. Меня интересовало только одно: как спасти свою
жизнь. Наконец я поняла, что достигла того состояния безнадежного,
самоубийственного отчаяния, когда некоторые как раз и просят о помощи Бога.
Кажется, я читала об этом в книжке.
И вот сквозь рыдания я обратилась к Богу и сказала что-то
вроде: «Привет, Бог. Как дела? Меня зовут Лиз. Будем знакомы».
Да-да, я обращалась к Богу так, будто нас только что
представили друг другу на вечеринке. Но каждый говорит, как может, а я
привыкла, что знакомство начинается именно с этих слов. Мне даже пришлось
одернуть себя, чтобы не добавить: «Я ваша большая поклонница…»
— Извини, что так поздно, — добавила я. — Но
у меня серьезные проблемы. И прости, что раньше не обращалась к Тебе напрямую,
хотя всегда была безмерно благодарна за все то хорошее, чем Ты наградил меня в
жизни.
При этой мысли меня накрыла новая волна рыданий. Бог ждал. Я
взяла себя в руки и продолжила:
— Молиться я не умею, да Ты и сам видишь. Но не мог бы
Ты мне помочь? Мне очень нужна помощь. Я не знаю, что делать. Мне нужен совет.
Пожалуйста, подскажи, как поступить. Скажи, что мне делать. Скажи, что мне
делать…
Так вся моя молитва свелась к одной простой просьбе —
«скажи, что мне делать». Я повторяла эти слова снова и снова. Уж не знаю,
сколько раз. Но молилась я искренне, как человек, чья жизнь зависит от ответа.
И плакала.
А потом все резко прекратилось.
Я вдруг поняла, что больше не плачу. Не успела я
довсхлипывать, как слезы исчезли. Печаль улетучилась, как в вакуумную дыру. Я
отняла лоб от пола и удивленно села, отчасти ожидая увидеть некое великое
божество, которое осушило мои слезы. Однако в ванной я была одна. Но при этом
рядом со мной ощущалось что-то еще. Меня окружало нечто, что можно описать как
маленький кокон тишины — тишины столь разреженной, что боязно дышать, чтобы не
разрушить ее. Меня окутал полный покой. Не помню, когда в последний раз мне
было так спокойно.
А потом я услышала голос. Не паникуйте — то не был зычный
Божий глас, как в голливудских фильмах в озвучке Чарлтона Хестона. И он не
приказывал мне построить бейсбольное поле на заднем дворе.
[2]
Это был мой голос, и доносился он изнутри. Но я никогда не слышала, чтобы мой
внутренний голос был таким мудрым, спокойным и понимающим. Мой собственный
голос мог бы звучать именно так — будь моя жизнь наполнена любовью и
определенностью. Невозможно описать, какой заботой и теплом был проникнут этот
голос, который дал мне ответ и навсегда избавил от сомнений в существовании
божественного.
Он сказал: «Иди спать, Лиз».
И я вздохнула с облегчением.
Сразу стало ясно, что это и есть единственный выход. Ведь
любой другой ответ показался бы мне подозрительным. Вряд ли я поверила бы хоть
одному слову, если бы раскатистый бас вдруг произнес: «Ты должна развестись с
мужем!» или «Ты не должна разводиться с мужем!» В этих словах нет истинной
мудрости. Истинно мудрый ответ — единственно возможный в данный момент, а в ту
ночь единственно возможным выходом было пойти спать. Иди спать, сказал
всеведущий внутренний голос, потому что тебе необязательно знать главный ответ
прямо сейчас, в три часа ночи, в четверг, в ноябре. Иди спать, потому что я
люблю тебя. Или спать, потому что единственное, что тебе сейчас нужно, —
хорошо отдохнуть и позаботиться о себе до тех пор, пока не узнаешь ответ. Иди
спать, и, когда разразится буря, у тебя хватит сил ей противостоять. А бури не
избежать, моя милая. Она придет очень скоро. Но не сегодня. Поэтому… Иди спать,
Лиз.
Между прочим, этому эпизоду свойственны все типичные
признаки опыта обращения в христианство: душа, погруженная в глубокие сумерки,
мольба о помощи, голос свыше, чувство перерождения. Но для меня это не было
обращением в традиционном смысле слова — то есть перерождением, или спасением.
Я бы скорее назвала случившееся в ту ночь началом религиозного общения. То были
первые слова открытого и сулящего открытия диалога, который в конечном счете
приблизил меня к Богу.
5
Если бы я знала, что мое и без того плачевное положение
обернется еще более плачевным (как сказала однажды Лили Томлин), вряд ли бы я
спала так крепко той ночью. Но спустя семь месяцев, которые дались мне очень
тяжело, я все-таки ушла от мужа. Приняв решение, я думала, что худшее позади.
Как оказалось, мало я знала о разводах.
Помню один комикс в «Нью-Йоркере»: женщина говорит подруге,
мол, хочешь узнать мужчину получше, разведись с ним. У меня, конечно, все вышло
наоборот. Я теперь могу давать такой совет: хочешь, чтобы кто-то стал тебе
совсем незнакомым человеком — разведись с ним. Или с ней. Потому что именно это
произошло у нас с мужем. Кажется, мы оба были ошарашены тем, как быстро два
самых близких в мире человека могут превратиться в незнакомцев, совершенно
неспособных найти общий язык. Причиной отчуждения стало наше поведение: мы оба
делали то, чего другой никак не мог ожидать. Муж ни на секунду не мог представить,
что я действительно от него уйду, а я, даже в страшных снах, не могла
вообразить, что он приложит все усилия, чтобы затруднить этот процесс.
Я искренне верила, что, когда объявлю мужу о своем решении,
мы в момент, буквально за пару часов, решим все финансовые вопросы. И
понадобится нам для этого всего лишь калькулятор, немного здравого смысла и
искреннее пожелание счастья тому человеку, который еще недавно был любимым. Я
думала, мы продадим дом и разделим доход пятьдесят на пятьдесят; мне и в голову
не приходило, что все может сложиться иначе. Но мужу мое предложение показалось
несправедливым. Тогда я повысила ставки и предложила другой расклад: пусть
забирает все, а мне останутся лишь угрызения совести. Но даже это его не
устраивало. Тут я растерялась. О чем еще договариваться, когда я и так
предложила отдать все? Мне ничего не оставалось, как ждать встречного
предложения. Я не смела думать, что имею право хоть на цент из заработанного
мною за последние десять лет, — так мне было стыдно, что я бросила семью.
Мало того, недавно приобретенные духовные знания не позволяли мне вступать в
стычки. Моя позиция была такой: я не стану ни защищаться, ни враждовать с ним.
Очень долго, несмотря на советы всех, кому была небезразлична моя судьба, я
даже не хотела обращаться к адвокату, потому что считала это проявлением
враждебности. Я хотела быть как Ганди. Как Нельсон Мандела. Не зная тогда, что
и Ганди, и Мандела сами были адвокатами.
