Книга Есть, молиться, любить, страница 46. Автор книги Элизабет Гилберт

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Есть, молиться, любить»

Cтраница 46

— Пап, медитация просто необходима для того, чтобы научиться безмятежности. Она может спасти твою жизнь. Медитация учит, как успокоить ум.

Тут отец повернулся к Шону и тихо произнес:

— Мой ум и так спокоен, сын, — после чего снова уставился на огонь.

Чего нельзя сказать обо мне. И о Шоне тоже. И о многих из нас. Глядя на огонь, многие люди видят лишь адское марево. Мне нужно долго учиться, чтобы познать то, что отцу Шона, похоже, дано с рождения, — стать сродни тому Я из стихотворения Уолта Уитмена, которое «вдали от этой суеты и маеты стоит… никогда не скучая, благодушное, участливое, праздное, целостное… оно участвует в игре и не участвует, следит за нею и удивляется ей». [27] Но я не удивляюсь, я только нервничаю. И не слежу, а вечно лезу, вмешиваюсь. Недавно я молилась и сказала Богу: «Послушай, я, конечно, понимаю, что жизнь без самокопания не представляет ценности, но можно мне хотя бы разок пообедать без самокопания?»

Легенда рассказывает о том, что случилось после достижения Буддой просветления. По преданию, когда спустя тридцать девять дней медитации покров иллюзий наконец спал и великому учителю открылись истинные законы Вселенной, он открыл глаза и произнес: «Этому нельзя научить». Но потом Будда передумал и решил все же пойти в мир и попытаться обучить практике медитации небольшую группу последователей. Он знал, что его учение будет полезно (и интересно) лишь немногим. В основе своей глаза человеческие столь запорошены пылью ложных восприятий, что им никогда не увидеть истины, кто бы ни пытался им помочь. Есть также люди (как папа Шона например), чей взгляд незамутнен от природы, ум спокоен, и им не нужны наставления или помощь. А есть те, чьи глаза покрыты лишь тонким слоем пыли, и при правильном руководстве они однажды могут стать более зрячими. Будда решил стать учителем этого меньшинства — тех, чьи глаза застланы лишь тонкой пеленой.

Я искренне надеюсь, что принадлежу к людям средней степени зашоренности, — но как знать? Одно ясно: мое стремление к внутреннему спокойствию толкнуло меня на гораздо более радикальные меры, чем большинство людей. (Когда я сказала одной из своих нью-йоркских подруг, что отправляюсь жить в индийский ашрам в поисках своей божественной сущности, та ответила: «Знаешь, иногда даже обидно бывает, что мне ничего такого сделать не хочется, даже желания не возникает».) А я и не знаю, был ли у меня выбор. Ведь я так много лет отчаянно искала душевное спокойствие всевозможными способами. Но рано или поздно страшно устаешь от всех своих побед и достижений. Если гнаться за жизнью такими темпами, она загонит тебя до смерти. Если преследовать время, как беглого преступника, оно начнет вести себя соответственно: вечно будет на один квартал или комнату впереди; сменит имя и цвет волос, чтобы обмануть преследователя; выскользнет из черного хода мотеля, как раз когда ты ворвешься в лобби с новым ордером на обыск, оставив лишь дымящуюся сигарету в пепельнице, поддразнивая тебя. Но в один прекрасный день все же придется остановиться, потому что время не остановится никогда. Придется признаться, что тебе его не поймать. Что тебе и не нужно его ловить. Однажды, как не устает повторять Ричард, придется все отпустить, расслабиться, и тогда душевное спокойствие придет само собой.

Однако тем из нас, кто верит, что мир вращается лишь потому, что у него есть ручка, которую поворачиваем лично мы, и, если отпустить ее хоть на минуту, наступит конец света, будет очень непросто «все отпустить». A ты попробуй, Хомяк. Все вокруг твердят мне это. Что я должна остановиться на минуту и перестать вечно во все вмешиваться. И посмотреть, что будет. Вряд ли птицы начнут падать с неба, оборвав свой полет, и разбиваться насмерть о землю. Не засохнут и не погибнут деревья, в реках не потечет кровавая вода. Жизнь будет продолжаться. Даже на итальянской почте будут по-прежнему терять посылки, без всякого моего участия, — так почему я столь уверена, что мое присутствие в мире каждую секунду важно? Почему просто не позволить жизни идти своим чередом?

Когда я слышу эти доводы, они мне импонируют. Я верю в них — на уровне разума. Но потом вдруг задумываюсь, подогреваемая неустанной жаждой деятельности, своей гиперактивностью и бестолковой алчностью — куда же мне тогда направить свою энергию?

Ответ приходит сразу:

Искать Господа. Так говорит моя гуру. Искать Бога так, как человек, чья голова горит, ищет воду.

50

Наутро во время медитации меня снова охватывают едкие ненавистнические мысли. Стараюсь воспринимать их как досадную телефонную рекламу — они всегда звонят в самый неподходящий момент. Но во время медитации мне открывается нечто тревожное: мой мозг не такое уж интересное место. Оказывается, мои мысли ограничены всего несколькими темами, постоянно крутящимися в голове. Это называется «вынашивать»: я вынашиваю мысли о разводе, о горестях моего замужества, об ошибках, которые сделала, об ошибках, которые сделал мой муж, и, наконец, о Дэвиде — а на эту мрачную тему как начнешь размышлять — пути обратно уже нет.

По правде говоря, самой за себя стыдно. Только посмотрите на меня: живу в священном месте, предназначенном для обучения медитации в Индии, а все мысли о бывшем парне? Как в восьмом классе, в самом деле!

Но потом я вспоминаю историю, которую мне как-то поведала Дебора, моя подруга-психолог. В восьмидесятые годы филадельфийские власти попросили ее оказать психологическую помощь на благотворительной основе. Речь шла о группе камбоджийских беженцев, «людей в лодках», недавно прибывших в город. Дебора — исключительный профессионал своего дела, но эта задача привела ее в ужас. Камбоджийцы пережили худшее, что люди способны сотворить друг с другом, — геноцид, изнасилования, пытки, голод, убийства родственников на их глазах, долгие годы в лагерях беженцев и опасные переезды на Запад в лодках, где люди погибали, а трупы скармливали акулам, — как Дебора могла им помочь? Какое представление она имеет об их страданиях?

«Но ты попробуй угадай, о чем хотели говорить все эти люди, когда у них появилась возможность пообщаться с психологом?» — спросила меня Дебора по окончании своей работы.

Оказалось, их признания сводились вот к чему: «В лагере беженцев я познакомилась с одним парнем, и мы полюбили друг друга. Я думала, он любит меня по-настоящему, но потом мы попали на разные лодки, и он спутался с моей двоюродной сестрой. Теперь он женат на ней, но утверждает, что любит меня по-прежнему, и все время звонит… Я знаю, что должна бы прогнать его, но все еще люблю и не перестаю думать о нем. И не знаю, как мне поступить…»

И все мы такие. Эта эмоциональная характеристика присуща нам всем, как виду. Знала я одну старушку, ей было почти сто лет, и она мне сказала: «За всю свою историю люди пытались найти ответ всего на два вопроса: „Ты меня любишь?“ и „Кто главный?“». Все остальное нам по силам. Но эти две проблемы — любовь и контроль — никого не оставляют равнодушными; о них мы спотыкаемся и провоцируем войны, горе, страдания. И к сожалению (хоть это и совершенно естественно), оба этих вопроса стоят передо мной здесь, в ашраме. Сидя в тишине и наблюдая за своим умом, я вижу, что лишь сердечные раны и стремление все контролировать держат его в возбужденном состоянии, и это возбуждение мешает мне двигаться вперед.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация