— Значит, вы не разрешаете мне пропускать Гуруджиту?
— Лиз, ты в любое время можешь сама себе разрешить. Это
твой контракт с Богом. Он зовется свободной волей.
53
И вот, полная решимости, на следующее утро я пришла на
Гуруджиту, а та столкнула меня с десятиметровой цементной лестницы, по крайней
мере, по ощущениям было именно так На следующий день стало хуже. Я проснулась в
ярости, и не успела дойти до храма, как вся взмокла, вскипела, начала исходить
злобой. Я все время думала: «Это же всего полтора часа… что угодно можно
терпеть полтора часа. Вспомни, Лиз: некоторые твои подруги рожали по
четырнадцать часов…» И все равно, сидеть на том стуле было так неудобно, словно
меня прибили к нему гвоздями. Меня окатывали волны какого-то климактерического
жара, и мне казалось, что я упаду в обморок или укушу кого-нибудь от злости.
Мой гнев был велик Он был направлен на всех в этом мире, но
прежде всего и в особенности на Свамиджи — мастера нашей гуру, который и
додумался учредить ритуальное пение Гуруджиты. Уже не первое проблемное
столкновение с великим и давно отошедшим в мир иной: он являлся мне во сне —
тогда, на пляже, требуя остановить прилив, и мне всегда казалось, будто он надо
мной издевается.
Духовный огонь Свамиджи пылал всю жизнь, не угасая ни на
секунду. Как и святой Франциск Ассизский, Свамиджи родился в обеспеченной семье
и должен был продолжить семейное дело. Однако, будучи еще мальчиком, в
маленькой соседской деревушке он встретил святого, и этот опыт глубоко затронул
его. В подростковом возрасте Свамиджи ушел из дому в одной набедренной повязке
и совершил паломничество ко всем святым местам в Индии в поисках своего
духовного учителя. Считается, что он встретил более шестидесяти святых и гуру,
но так и не нашел своего мастера. Свамиджи голодал, ходил босиком, спал на
улице во время снежной бури в Гималаях, переболел малярией, дизентерией и
считал эти годы счастливейшими в своей жизни — ведь он искал человека, который
показал бы ему Бога. За эти годы Свамиджи стал хатха-йогом, экспертом
аюрведической медицины и кулинарии, архитектором, садовником, музыкантом и
виртуозом боя на мечах (эта его профессия мне особенно нравится). Ему
перевалило за тридцать, а он так и не нашел своего гуру; но однажды встретил
обнаженного безумного старца, который приказал ему вернуться домой, в ту деревню,
где он видел святого еще мальчиком, и учиться у того великого мастера.
Свамиджи подчинился, вернулся домой и стал самым преданным
учеником того святого, наконец достигнув просветления под руководством учителя.
Впоследствии Свамиджи сам стал гуру. Его индийский ашрам разросся от трех
комнат на бесплодной ферме до утопающего в зелени сада, каким мы видим его
сегодня. Потом его вдохновила идея отправиться в путешествие, распространяя
идею медитации по всему миру. В семидесятых он приехал в Америку — и мир сошел
с ума. Свамиджи проводил шактипат — ритуал божественной инициации — несколько
сотен и тысяч раз в день. Он обладал прямой трансформативной силой. Преподобный
Юджин Кэллендер (уважаемый борец за гражданские права, коллега Мартина Лютера
Кинга-младшего, до сих пор являющийся пастором баптистской церкви в Гарлеме)
вспоминает, как в семидесятые познакомился со Свамиджи и в изумлении упал перед
ним на колени. В его голове промелькнула мысль: «Это не пустые слова, не обман;
это то самое… Этот человек знает обо мне все».
Свамиджи требовал от людей рвения, преданности,
самоконтроля. Всегда ругал учеников за апатичность (на хинди джад). Он привнес
в жизнь юных бунтарей с Запада древнюю концепцию дисциплины, приказав им
прекратить тратить собственное (и чужое) время и силы, забивая голову
анархическими хипповскими бреднями. Он мог кинуть в ученика палкой, а уже через
минуту с ним обнимался. Это был сложный, противоречивый человек, но он
действительно изменил мир. Сейчас мы имеем доступ ко множеству йогических текстов
именно потому, что Свамиджи руководил их переводом и восстановлением (даже в
Индии, на большей ее территории, философские тексты были давно забыты).
Моя гуру была самой преданной ученицей Свамиджи. Ее судьба
была в буквальном смысле предопределена с рождения: родители были одними из
первых последователей мастера. Еще ребенком она нередко пела мантры по
восемнадцать часов в день, ее религиозное рвение не знало усталости. Свамиджи
распознал потенциал моей гуру и уже в подростковом возрасте взял к себе в качестве
переводчика. Вместе с ним она объехала весь мир, столь пристально следя за
Свамиджи, что, как позднее признавалась, ей достаточно было взглянуть на его
колени, чтобы понять, что он хочет сказать. В тысяча девятьсот восемьдесят
втором году она заняла его место — ей не было еще и тридцати.
Всех истинных гуру объединяет то, что они постоянно
пребывают в состоянии самореализации. Однако внешние различия существуют.
Очевидная разница между Свамиджи и моей гуру велика: она — женственная,
обаятельная, знает несколько языков, получила университетское образование; он —
южноиндийский мудрец, порой капризный, порой великодушный. Для простой
американки вроде меня легче быть ученицей моей гуру, чей корректный вид никого
не смущает, — такую гуру можно привести домой и познакомить с родителями.
Но Свамиджи… он совершенно дикий. Когда я впервые увлеклась этой ветвью йоги и
увидела его фотографии, услышала рассказы о нем, то подумала: «От этого
старикана надо держаться подальше. Слишком уж его много. Мне рядом с ним не по
себе».
И вот теперь, оказавшись в Индии, в ашраме, который когда-то
был его домом, я понимаю, что мне нужен лишь Свамиджи. В моих чувствах — лишь
Свамиджи. К нему я обращаюсь в молитвах, в медитации. Как будто кто-то включил
круглосуточный телеканал, где показывают лишь Свамиджи. Я попала в само логово
Свамиджи и чувствую, как он влияет на меня. Даже после его смерти я ощущаю, что
он реален, он присутствует здесь. Когда становится тяжело, мне нужен именно
такой мастер: я могу проклинать его, демонстрировать ему все свои промахи и
недостатки, а он лишь смеется надо мной. Смеется, но любит меня. Его смех злит,
а злость подталкивает к действию. Особенно ясно я ощущаю его близость, когда
мучаюсь с Гуруджитой и ее непролазными стихами на санскрите. Все это время я
мысленно спорю со Свамиджи, выступая со всякого рода угрожающими заявлениями
вроде: «Теперь ты просто обязан мне помочь, — ведь все это я делаю для
тебя! Ну, если результатов не будет! Ну, если моя душа не очистится!» Вчера я
заглянула в книжку с мантрами, и оказалось, мы дошли только до двадцать пятого
стиха — а я уже вся пылаю, вся взмокла от неудобства (не так, как люди потеют,
а как сыр в холодильнике), — и я так взбесилась, что выкрикнула вслух: «Не
может быть!» Женщины обернулись и встревоженно взглянули на меня, наверняка
ожидая увидеть, что моя голова крутится на шее вокруг своей оси, как у
одержимой демонами.
Иногда я вспоминаю, что совсем недавно жила в Риме и по
утрам неторопливо ела пирожные, пила капучино, читала газету.
Вот это было времечко…
С тех пор как будто сто лет прошло.
54
Сегодня утром я проспала. Как трутень, продрыхла аж до
пятнадцати минут пятого. А когда проснулась, до начала Гуруджиты оставалось
всего несколько минут. Я заставила себя через силу выползти из кровати,
побрызгала лицо водой, оделась и, скрипя суставами, раздраженная и обиженная,
собралась уж выйти из комнаты в предрассветный мрак… как вдруг обнаружила, что
соседка по комнате ушла раньше и заперла меня снаружи.
