Поначалу укусы здорово чесались, но постепенно все свелось к
жжению, распространившемуся по всему телу, и мне даже удалось войти в состояние
легкой эйфории на волне этих ощущений. Я перестала связывать боль с
определенным местом и стала воспринимать ее исключительно как ощущение — ни
плохое, ни хорошее, просто интенсивное — и на волне этой интенсивности
отделилась от собственного Я и вошла в медитацию. Я сидела так два часа. Если
бы мне на голову приземлилась птичка, я бы и не заметила.
Хочу прояснить одно. Я понимаю, что мой эксперимент не был
самым стоическим проявлением силы духа в истории человечества и не прошу
вручить мне почетную медаль Конгресса. И все же я испытала некоторый восторг,
осознав, что за тридцать четыре года своего пребывания в мире ни разу прежде не
воспротивилась искушению прихлопнуть укусившего меня комара. Все это время я
была марионеткой этого ощущения, а также миллионов других, слабых и сильных,
сигнализирующих о боли или удовольствии. Как только что-то происходит, я
неизменно реагирую. А тут вдруг взяла и не подчинилась рефлексу. Сделала нечто,
чего не делала никогда раньше. Конечно, это маленький поступок, но много ли
таких «маленьких» я совершила? И может, то, на что я сегодня не способна,
завтра станет мне по силам?
По окончании медитации я встала, пошла в свою комнату и
оценила ущерб. Насчитала около двадцати комариных укусов. Но через полчаса их
как будто и не было. Все проходит. Рано или поздно все проходит.
57
Поиски Бога опрокидывают обычный земной порядок В поисках
Бога человек отворачивается от всего, что его привлекает, и идет навстречу
испытаниям. Он бросает удобные, знакомые привычки в надежде (и не имея ничего,
кроме надежды), что взамен оставленного ему будет предложено нечто большее. Все
религии мира сходятся в определении благочестивого верующего. Он должен рано
вставать, молиться Господу, культивировать в себе хорошие качества, быть
хорошим соседом, уважать себя и других, усмирять желания. Все любят понежиться
в постели, и многие так и делают; но тысячелетиями существовали те, кто по
собственному выбору вставал до восхода солнца, умывался и посвящал время
молитве. А когда наступал очередной безумный день, изо всех сил пытался
держаться за свои религиозные убеждения.
Верующие всего мира исполняют свои ритуалы, не имея никакой
гарантии, что однажды из этого выйдет что-то путное. Разумеется, в мире есть множество
священных писаний и пастырей, которые обещают золотые горы взамен
благочестивости (или грозят страшной карой — случись вам сойти с праведного
пути), но, даже если человек верит всему этому, его уже можно назвать
религиозным, ведь никто не знает, что на самом деле ждет нас в конце. Вера —
это усердие, которое никак не поощряется. Если вы верите в Бога, то будто
говорите: «Да, я принимаю законы Вселенной и заранее соглашаюсь с тем, что в
настоящее время не способен понять». Вот откуда выражение «прыжок веры»: ведь
решение принять существование Бога в какой бы то ни было форме — огромный
прыжок от рационального к неизвестному, и как бы ни бились исследователи всех
религий мира, пытаясь подсунуть нам стопки книг и доказать на примере священных
писаний, что вера — рационально объяснимое явление, я никогда с этим не
соглашусь. Если бы вера была рациональной, она бы именовалась иначе. Вера — это
убежденность в том, что нельзя увидеть, осознать, потрогать. Верить — значит
идти навстречу тьме быстрым шагом, с высоко поднятой головой. Если бы все
ответы были известны заранее — смысл жизни, природа Бога, судьба наших
душ, — религия была бы не актом веры, не отважным человеческим поступком,
а всего лишь предусмотрительной страховкой.
Но я не хочу страховать свою жизнь. Мне надоело быть
скептиком, меня раздражает прагматичный подход к религии, мне скучно и
утомительно вступать в эмпирические споры. Я не желаю больше этого слышать. Мне
наплевать на доказательства, улики, уверения. Я хочу познать Бога. Хочу, чтобы Бог
наполнил мое существо. Чтобы он проник в мою кровь, как солнечные лучи играючи
пронизывают водную гладь.
58
Мои молитвы стали более настойчивыми и конкретными. Я
поняла, что нет смысла обращаться ко вселенной вполсилы. Каждое утро, прежде
чем начать медитацию, я встаю на колени в храме и говорю с Богом. В начале
своего пребывания в ашраме во время общения с Господом меня охватывало какое-то
отупение. Избитые, непоследовательные, скучные, мои молитвы были похожи одна на
другую. Помнится, однажды утром, опустившись на колени и уткнувшись лбом в пол,
я пробормотала: «Ну… даже не знаю, что мне нужно… Ты сам-то не догадываешься?
Может, сделаешь хоть что-нибудь?»
То же самое я иногда говорю, когда прихожу в парикмахерскую.
Вы уж извините, но это никуда не годится. Что сделал бы Бог,
услышав такую молитву? Недоуменно поднял бы бровь и послал такой ответ:
«Позовешь меня, когда будет действительно срочное дело!»
Естественно, Бог прекрасно знает, что мне нужно. Вопрос в
том, знаю ли я. Бросаться в ноги Всемогущему в беспомощном отчаянии, конечно,
можно — Бог свидетель, — я делала это не раз и не два. Но в конце концов,
если приложить самостоятельные усилия, можно извлечь больше из опыта общения с
Богом. Есть отличный итальянский анекдот про бедняка, который каждый день ходил
в церковь и молился статуе великого святого, умоляя его: «Пожалуйста,
пожалуйста, пожалуйста, сделай так, чтобы я выиграл в лотерею». Это
продолжалось много месяцев, пока статуе наконец не надоело. Тогда она ожила,
взглянула на просящего сверху вниз и с отвращением выпалила: «Сынок,
пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… купи билет».
Молитва — это двусторонние отношения, половину работы должна
выполнять я. Допустим, я хочу изменений, но при этом ленюсь даже
сформулировать, к чему, собственно, стремлюсь, — так каким образом эти
изменения осуществятся? Половина пользы от молитвы заключается в самом
обращении, в четко высказанном и обдуманном намерении. Если оно отсутствует, то
все мольбы и желания не имеют стержня, они слабы и инертны, так и будут клубиться
у ног промозглым туманом, не поднимаясь наверх. Поэтому теперь каждое утро я
нахожу время и ищу в себе что-то определенное, о чем мне искренне хочется
попросить. Прислонившись лбом к холодному мраморному полу, я стою на коленях в
храме так долго, как потребуется, чтобы сформулировать настоящую молитву. Если
мне кажется, что мои чувства неискренни, я задерживаюсь в храме подольше. И то,
что годилось вчера, не всегда годится сегодня: молитвы тоже становятся
истертыми и монотонными, скучными и рутинными, если позволить вниманию
бездействовать. Я же стараюсь всегда быть начеку и тем самым беру на себя
ответственность за поддержание собственного внутреннего состояния.
Судьба тоже представляется мне двусторонними отношениями,
взаимодействием Божьей милости и осознанной работы над собой. Человек только
наполовину неспособен контролировать эти отношения, зато другая половина —
целиком и полностью в его руках, и его действия имеют ощутимые последствия. Он
никогда не является лишь марионеткой в руках богов, но его нельзя назвать и
капитаном своей судьбы, — оба фактора равноценны. Мы скачем по жизни, как
циркачи, балансирующие на спинах двух мчащихся бок о бок лошадей, — одна
нога на крупе лошади под именем «судьба», другая — на спине у коня по кличке
«свободная воля». И вопрос, который следует задавать себе каждый день: как
распознать, где какая лошадь? Ведь об одной можно совсем не беспокоиться, так
как ее поведение совершенно от нас не зависит; зато другую можно пришпорить,
сосредоточив на этом все усилия.
