Тим и Аннализа почти хором сказали: «Пожалуйста». Венгр молчал. Он будто отгородился от нас стеклянной стеной, перекинул через руку седло и одежду Аннализы и ждал ее и Вагнера, чтобы уйти из конюшни.
Вдруг Аннализа воскликнула: «Нет! Это я имею право просить! Я забыла — эта лошадь принадлежала дяде Францлю, а теперь мне. Правда, папа? Ведь он все мне оставил — и свои сбережения, картины, флейту, и попугая… и старого пегого тоже? Раз он мой, я прошу Ванессу его вылечить… А если он сможет сесть в поезд?.».
Она закончила на умоляющей ноте, но ее отец уже смеялся, сморщив свое квадратное смуглое лицо. От его хохота зашевелились спящие лошади, зазвенели и запели цепи.
«Видите, как управляет мною собственное дитя? Она всегда находит причину, чтобы поступать, как ей хочется — очень похожа на мать. Да, это правда, что Францль все оставил тебе… И конь твой. Ну ладно, как хотите, но вы все — дети. Что Вам нужно дать, gnadige Frau?»
«Инструменты, о которых говорила Аннализа. Горячую воду. Нейлоновые нитки сшить рану. Мне придется сделать укол от столбняка, у вас есть? Хорошо. И побольше света. Я не хочу его передвигать, лучше сделать все в знакомой обстановке, чтобы огорчать его как можно меньше. Но обязательно нужно хорошее освещение».
«У меня есть хороший фонарь в фургоне. И у Шандора, Шандор, дашь, пожалуйста?»
«Naturlich».
Будто кукла заговорила, так он был от нас далек, черен и грациозен. Но интонация вполне доброжелательная. Он повернулся, чтобы уйти, но я его остановила.
«Нет, спасибо большое, фонаря все равно не хватит. Нельзя протянуть сюда провод и сделать нормальное освещение?»
«Это просто, — сказал Вагнер, — Шандор, сделай это для них, ты знаешь, где все, что нужно. Оставь в покое седло, Аннализа не будет возражать, если оно одну ночь полежит здесь».
«Я его хотел отнести к себе починить, на нем швы немного разошлись. Сейчас отнесу и вернусь».
Неужели он пришел только для того, чтобы отнести седло? Ему не очень-то понравилось предложение заняться электропроводкой.
Как только герр Вагнер решил разрешить мне оперировать, он стал еще более любезным. Мне помогали он, Аннализа и, как ни странно, карлик. Он заставлял вспомнить о множестве сказок, будто вылез из детской книжки про Белоснежку или какой-нибудь вроде того. Только глаза неожиданные: темные, так что зрачков не видно, с короткими густыми ресницами. Одним своим видом он вызывал во мне чувство вины. Его звали Элмер, наверное, именно он помогал мистеру Элиоту работать в конюшне. Во всяком случае он знал, где что лежит, в отличие от Балога, который принес инструменты, но делать ничего не стал. Он ограничился комментариями на венгерском языке, которые заставляли маленького человечка краснеть и сжимать губы. А когда освещение было налажено, Звездный Аттракцион грациозно удалился в тень и наблюдал представление оттуда.
За это время в большом эмалированном тазу вскипела вода на неизвестно откуда появившемся примусе. В футляре покойного Францля оказались все инструменты, которые могли понадобиться: скальпель, нож, щипцы и многое другое. Все это отправилось кипятиться. Через четверть часа все было готово, я помыла руки и принялась за работу.
Герр Вагнер внимательно наблюдал. Хоть он и не ценил коня, он слишком знающий и добросовестный человек, чтобы просто передать животное неизвестно кому и оставить без наблюдения. Он тоже помыл руки и молча встал рядом со мной и, очевидно рассматривал себя как ассистента. Я отчистила рану, протянула руку за шприцем, герр Вагнер, не спрашивая, вложил его.
Тим взволновался при виде иглы больше любого пациента, и я успокоила его: «Я дам ему местный наркоз, не переживай, через двадцать минут он запляшет. Я собираюсь вколоть ему прокаин вокруг всей раны… Вот, смотри, ему не больно. Черев двадцать минут я буду резать гематому и он ничего не почувствует».
Герр Вагнер подал мне скальпель. Из четырехдюймового разреза на ногу лошади потек гной, потом кровь, сгусток которой плотно закроет рану. Облегчение коня, когда в его ноге ослабевало напряжение и давление, чувствовалось на расстоянии. Он зашевелил ушами, Тим что-то шепнул в одно из них. Герр Вагнер подавал мне все, что надо без вопросов и размышлений. Очень скоро рана была чистой, я щедро засыпала ее пенициллином, зашила, перевязала, сделала укол от столбняка и еще пенициллина в шею…
Герр Вагнер сзади меня сказал: «Спасибо gnadlige Frau, благодаря Вам он будет жить».
Тим широко ухмыльнулся, старый пегий промолчал.
И мы пошли пить кофе. Я неожиданно очень устала, но чашка кофе — непреодолимый соблазн. Элмер и герр Вагнер остались в конюшне, Шандор пошел с нами. Его внимание к Аннализе не входило в границы мелких домашних услуг — он уселся рядом со мной на скамейке и предоставил ей заниматься хозяйством в одиночестве. Тим предложил помощь, но разрешения не получил, тоже сел и стал осматриваться с видимым удовольствием. Он именно так себе все и представлял и всю жизнь мечтал жить в таком экзотическом месте — не в доме, а в постоянном движении.
В жилом фургоне царил ужасный беспорядок, но это ничуть не уменьшало его привлекательности. Хотя он еще не успел состариться, вековые традиции цирковой жизни вопреки обтекаемым линиям превратили его в кочевую кибитку. У двери в эмалированной плите горел газ, но освещал ее старинный фонарь, а маленький столик покрывала красная ткань с бахромой, точь-в-точь цыганская шаль. Занавес делил комнату на две части, в щель виднелись одежду на кровати, голубой бархатный костюм для верховой езды, блеск украшений. На крючке у окна висела гусарская шапка, покрытая аметистами и бриллиантами, ее страусовый плюмаж слегка шевелился в теплом ветре от плиты. С другого крюка свисала клетка, прикрытая клетчатым платком. На полке, засыпанной пудрой и румянами, свечи стояли с двух сторон квадратного зеркала с отбитым уголком. Аннализа говорила что-то о попугае дяди Францля.
Кофе был великолепен, но его запах перебивал аромат горячих свежеиспеченных булочек и хлеба. Аннализа поставила на стол блюдо, заполненное ими, Тимми издал совершенно невообразимый немецкий звук и воскликнул:
«Ты сама их испекла?!»
«Ну нет. Их принес Ли. Он зашел на минуточку, когда Ванесса работала в конюшне, посмотрел и пошел в пекарню. Замечательная идея. Он живет в том доме, снимает комнату у фрау Шиндлер. От кофе отказался, а уезжает завтра. На представлении я его не видела».
Почему-то последняя фраза вызвала неудовольствие Шандора Балога. Похоже, Ли ему больше нравился, безопасно зафиксированный в кресле у арены, чем болтающийся неизвестно где… например в фургоне Аннализы. Он сказал с неподобающей шокирующей эмоциональностью:
«Не знаю, что он здесь до сих пор делает. Он сделал то, зачем приехал в понедельник, почему не уезжает?»
«Потому что я попросила его остаться, — сказала Аннализа. — Почему нет? Какие возражения имеешь ты, Шандор Балог?»
Очевидно, что какими бы его возражения не были, они оказались довольно сильными. На секунду он выглядел так, будто вот-вот взорвется словами, глаза сверкали, ноздри раздувались, как у лошади, но потом пухлые губы удержали гнев, и он мрачно уставился в чашку. Я надеялась, что холодные манеры Аннализы не скрывали теплых чувств к нему: сколько бы он не изображал домашнюю собачку, очевидно, он больше походил на волка.
