Она не ответила. Вскарабкалась на остатки стены и балансировала там, пытаясь засунуть руку в широкую щель на стволе. Где-то среди обломков и трухи скрывалось дупло, которое глупые влюбленные использовали как почтовый ящик. Я испытывала странное чувство, будто смотрю на себя со стороны. Стройная, светлые волосы, ситцевое платье, какое я запросто могла носить в девятнадцать лет. Нагибается вперед, копается в дереве, вытаскивает что-то вроде листа бумаги…
Она стояла на стене и смотрела на него. Что-то грязное, мятое по краям, но сухое. Я с любопытством спросила: «Что это?»
«Это… письмо».
«Юлия! Этого не может быть! Никто больше…» Голос мне отказал. Она спустилась со стены и передала его мне.
Я взяла, недоверчиво посмотрела и застыла, а буквы расплывались и плясали перед глазами. Молодой торопливый почерк. Хотя чернила почти выцвели, и грязь испортила бумагу, видно, что ручкой водила нервная рука. И я знала, что там написано. «Адам Форрест, эсквайр. Форрест Холл. Поблизости от Беллинджема. Нортумберленд». И сверху по конверту: «Личное».
Тут я услышала, что Юлия говорит, «…и я встретила почтальоншу в начале дороги. Помнишь старую Анни? Она ушла на отдых в этом году. Она давала мне письма в Вайтскар, и я за нее их относила. Конечно, этого нельзя делать, но в тот день было всего одно письмо в Форрест Холл, а она всегда не любила далеко ходить… Ну вот, я видела, как вы с Адамом клали записки в девичий виноград, и, что возьмешь с ребенка, решила, что это совершенно естественно… — Ее голос изменился, я осознала, что уставилась на нее. — Поэтому я засунула письмо туда. А сейчас вспомнила. И больше об этом не думала. Я… вскарабкалась на стену и засунула его как смогла дальше».
«И конечно, как только он узнал, что я уехала, он больше туда никогда и не заглядывал».
«Конечно, нет. Аннабел…»
«Да?»
«Это было… Думаешь, это особенно важное письмо?»
Я посмотрела на письмо в моей руке, потом на девичий виноград, в котором оно скрывалось восемь лет. Если бы оно дошло до адресата, что бы случилось? Больная жена, идущая напрямик к окончательному срыву, и несчастная девица, отдающая себя на его совесть и доброту. Кто скажет, что было бы лучше? Потеряно время, но большая его часть нам не принадлежала. Девичий виноград, этот «символ обмана», как я его назвала, держал нас вдали друг от друга, пока время не стало нашим, все совсем…
Юлия застыла в напряженном ожидании. «Думаю, оно могло быть очень важным?»
«Сомневаюсь».
«Я… Лучше отдать его ему и сказать, наверное…»
Я улыбнулась. «Встречусь с ним вечером и отдам сама».
«Ой правда? — сказала Юлия благодарно. — Скажи, что мне ужасно жаль, и я надеюсь, что это в действительности ничего не значило!»
«Даже если и значило, то сейчас уже нет».
Я была одна в будто нарисованном пейзаже. Спокойное густо-голубое небо, как бывает только ранним вечером. Высокие неподвижные облака висят на юге. Под ними пастбища, свежие от прошедшего дождя, золотисто-зеленые в солнечном свете.
Римские камни грели мою спину. Две чернолицых овечки спали на солнце, казалось, те же две, что лежали тут восемь лет назад, когда все началось…
Время было… Время есть…
Я сидела с закрытыми глазами и вспоминала в теплой зелено-голубой тишине. Барашки молчат, кроншнепы молчат, ветер не шевелит травы, пчелы с тимьяна улетели домой. Таким был мир до того, как возникла жизнь, а я могла бы быть первой женщиной, которая сидит и мечтает об Адаме…
«Аннабел».
Хотя и ждала, я не слышала его прихода. Он тихо подошел по траве и встал рядом, за спиной. Барашки с сонными глазами даже не подняли голов.
Я не обернулась. Подняла руку, а когда его рука легла на мою, прижала ее, израненную, к своей щеке и оставила там.
Время придет…
