«Я благодарен тебе, дружище, что ты меня поняла».
— Между прочим, братец, опаздываем, — сказала Маша. — Наша электричка через семь минут.
Уже виден был край станционной платформы.
Колобков передал чемодан сестре, а сам свернул налево, и торопливо направился к приземистому строению, где продавали билеты.
Маша издали делала руками знаки, чтобы брат поспешил, электричка совсем близко, на подходе.
Колобков пересек пути и, когда поднимался по ступенькам, вдруг остановился и замер.
Наверху, на платформе сидела и ждала его Дамка.
Она тяжело дышала. Грудь ее часто вздымалась, малиновый язык свешивался до самой земли. На изнуренной бегом, горячечной ее морде отражались подобострастие, отчаяние и решимость. Пошевеливая ушами, она участливо и виновато посматривала на него, словно извиняясь за то, что причинила ему беспокойство. Но иначе поступить она не могла.
Сердце у Колобкова упало. Он даже представить себе не мог, каким образом и когда она успела сюда добежать. Это было настолько неожиданно, что он растерялся.
— Маш! — закричал он. — Она здесь! Здесь!
Колобков кричал так, как будто с ним случилось несчастье.
Сестра стояла на платформе и показывала руками, что они непременно опоздают, если он сейчас же не поспешит.
— Скорее! Сюда! Скорее!
Колобков не в состоянии был сдвинуться с места. Он видел Машу, зовущую его, видел головной вагон надвигающейся электрички, невысокую лестницу, край платформы и Дамку, сидящую у его ног, и все никак решить не мог, как ему следует поступить.
— Скорее! — кричала Маша. — Мы опоздаем!
Наконец, словно очнувшись, он нагнулся, схватил Дамку под брюшко, быстро спустился с лестницы, бегом пересек железнодорожные пути и поставил ее на землю.
— Беги! Прочь! — приказал он. — Возвращайся домой!
Перед приближающимся поездом Колобков снова пересек пути и побежал по платформе к вагону, где ждала его Маша.
— Уф, — выдохнул он.
Двери зашипели, сошлись, ударились и затихли.
Поехали.
Колобков забрал у сестры чемодан, пристроил его под сиденьем и приник к окну.
Он высматривал Дамку.
Вот глупенькая, думал он. Зачем-то на станцию примчалась. Теперь обижается на него. Сидит и обижается. Или бежит вдоль путей, облаивая электричку.
Но собачки нигде не было. Она не бежала.
Маша похлопала его по плечу.
Брат отмахнулся.
Маша снова похлопала по плечу:
— Не туда смотришь.
Колобков обернулся.
Маша показывала вниз, под ноги.
Он наклонился и под лавкой, рядом с чемоданом, увидел свою собачку. Свернувшись клубком, она с виноватым видом лежала в уголке. Всё еще шумно и часто дышала, голова ее мелко подрагивала, клонилась книзу после напряженного бега, язык подметал неряшливый пол.
Такого дерзкого, безоглядного, отчаянного поступка Колобков от своей Дамки не ожидал.
— А ну вылезай, — сердито приказал он. — Иди сюда.
Дамка послушно выползла из-под лавки и села у ног его, настороженно повиливая хвостом.
— Нахалка, — возмущенно говорил Колобков, глядя ей прямо в глаза. — Это просто неслыханно. Как ты посмела? Я же тебя бросил. Понимаешь ты это? Бросил. Бессовестная.
Никакого самолюбия. Нет, это невозможно. Я не нахожу слов. Кто тебе сказал, что ты мне нужна? Почему ты решила, что я обязан о тебе заботиться? А? Отвечай! — он взял ее за худые брыла и, журя, потрепал. — Не нужна ты мне в городе, слышишь? Не нужна. Ты только посмотри на себя. На кого ты похожа? С тобой в приличном месте нельзя показаться. Ты же ужасна. Нелепа. Мыться не любишь. Плавать не умеешь… Вот ссажу сейчас на первой же станции… Не понимаю, как тебе это в голову пришло… Почему ты считаешь, что можешь решать за меня?
Дамка переваливала голову с боку на бок и подергивала отгрызанным ухом.
— Маша, — обернулся к сестре Колобков. — Что ты молчишь? Скажи что-нибудь. Я не знаю, что мне с ней делать, с этой хулиганкой.
Маша смотрела в окно и улыбалась.
ВАСЯ
Он не скулил, не жаловался, ни о чем никого не просил — широкогрудый, мощный, сильный — просто сидел, склонив голову чуть набок и вниз, полный чувства собственного достоинства, а Нина Петровна уже не могла без сострадания смотреть на его печальную морду — ей даже чудилось, будто по брылам его текут слезы. Пес одиноко сидел в углу, у батареи, почему-то без поводка и ошейника. «Господи, что с ним? Как он здесь оказался? Глаза-то, глаза. Боже мой, скорбь и страдание. Душа не на месте, обидели его. Чем-то он удручен, расстроен. Кажется, сенбернар, — подумала она, — Ну, да, сенбернар. Еще есть московская сторожевая, они похожи, я их вечно путаю». Она, как только вошла и увидела его, почувствовала недоброе, предположила худшее и немедленно примыслила бог знает что. «Почему один? Где хозяин? Как можно оставить такого пса одного? Что случилось? Бросили? Почему он такой потерянный, грустный?» Потом вдруг вспомнила, что привела своего Джексона, обожаемого малыша своего, йоркширского терьера, на укол. Заглянула в кабинет — никого. И коридор пуст.
— Работнички! — недовольно выговорила она.
Попросила Джексона полежать в сторонке, а сама подошла к сенбернару, постояла возле него, полюбовалась его гордой осанкой, красиво поставленной головой, отметила про себя, какой он основательный, независимый, строгий, сдержанный, уравновешенный. Осторожно спросила:
— Что случилось, миленький мой, дорогой? Заболел? Что с тобой? Скажи. Скажи, я посочувствую. Где твой хозяин? Ты такой красивый, большой. Такой интересный мужчина. Не рассердишься, если я тебя приласкаю? Почему ты один?
Ревнивый Джексон не удержался и все-таки выразил неудовольствие, тявкнул. Нина Петровна обернулась и погрозила ему пальцем. А одинокий, покинутый, кем-то оставленный пес все так же смирно сидел и смотрел мимо Нины Петровны, в одну точку, отрешенно. И хотя она поглаживала его и говорила ласковые слова, он ни взглядом, ни жестом не показал в ответ, рад он ласкам незнакомой женщины или нет, докучает она ему или нет, сидел и смотрел куда-то сквозь стены, неподвижный, загадочный и печальный.
И когда появился Николай Федорович, знакомый доктор, Нина Петровна без приглашения вошла к нему в кабинет и с порога поинтересовалась:
— Чей красавчик? Что с ним? Почему один?
— Какой-то тип, из этих, новых, на «мерседесе» привез. Попросил усыпить.
— Вы шутите. Как усыпить?
— Очень просто, — ответил доктор. — Как сейчас усыпляют?… Прямо, конечно, он этого не сказал, но намек был более чем прозрачный. Эвтаназия, голубушка, в среде состоятельных людей входит в моду. Не замечали?… Деловой человек. У них принцип: бабло побеждает зло. Бизнес требует избавиться от собаки. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон… Между прочим, за эту услугу хорошие деньги мне предлагал.