Заполнив очередную яму, Ердяков приминал торчащие обломки, засыпал, ровнял.
— Смотри, деда, — показал мальчик. — Там кто-то шевелится.
— Где?
— Внизу, ты нагнись. Под домом.
— Тебе показалось, — отмахнулся старик. — Там не может никого быть.
— Шевелится, деда. Вон!..
— Может, домой пойдем?
— Не, деда, не хочу. Пойдем лучше посмотрим, кто там шевелится.
— Ну что с тобой делать, — неохотно уступил старик. — Ладно, веди.
Держась поодаль от работавшего экскаватора, они подошли к строению с той стороны, которая была еще не тронутой, целой. Заглянули.
— Вот, — сказал мальчик. — А ты, деда, не верил.
Пол в полуразрушенном вагончике был настелен на вкопанных в грунт чурбаках почти совсем у земли. И там, в сумраке, в глубине, под продавленным настилом, среди тряпок, камней, разбитых бутылок и всякого мелкого мусора лежала в окружении щенят крупная облезлая дворняжка.
— А ты, деда, не верил.
— Ну-ка, внучек, постучи, — посоветовал мальчику дед. — Или кинь в нее чем-нибудь.
— Ага.
Мальчик отколупнул носком ботинка мерзлый ком и, неловко нагнувшись, бросил.
Не попал и побежал искать, чем бы еще бросить.
— Подожди, — сказал старик. — Так мы деток у нее побьем. Щенят. Не надо, внучек.
— А как же?
— Давай дядю экскаваторщика попросим.
— Давай, деда, давай, — подхватил мальчик.
— Ты отойди. В сторонке постой, ладно? А я схожу.
— Пусть он ее прогонит, деда, — жалобно попросил мальчик. — Пусть он ее прогонит.
— Не беспокойся, мой дорогой. Всё будет в порядке.
Опираясь о палку, старик, обошел горку вынутой земли, приблизился к экскаватору и стал показывать жестами, что хочет что-то сказать.
Ердяков, заглушив двигатель, резко открыл дверцу кабины.
— Ну? Чего?
— Здравствуйте, — начал было старик, приподняв шляпу.
— Из управы?
— Нет. Я на пенсии.
— Фу ты… а я думал начальство. Чего тебе?
— Там, знаете ли… собака.
— Кто?!
— Собака. Там, под полом.
— И чего?
— Убьете, задавите. Она ощенилась.
— Дуська, что ли? — спросил Ердяков.
— Не знаю.
— Длинноногая? Рыжая? С черным пятном под глазом?
— К сожалению, я плохо вижу. Не рассмотрел.
— Местная она, если Дуська.
— Как это — местная?
— Мужики, строители, подкармливали. С ними и жила. Дуськой прозвали. Откликалась.
— Будьте добры, прогоните ее, пожалуйста, — попросил старик. — Жалко, если погибнет. И внук мой сильно волнуется, переживает.
Ердяков вынул сигарету и закурил.
— Вообще-то, дед, некогда мне.
— Ну пожалуйста. Очень вас прощу.
— Ладно — пожалуйста. Вежливый больно. Айда, поглядим.
Он спрыгнул на землю.
Старик палкой, на которую опирался, показал внуку, чтобы он стоял там, поодаль, и не подходил.
— Точно, — сказал Ердяков, заглянув под пол. — Дуська, — и крикнул: — А ну, пошла! Пошла, говорю! Проваливай, слышишь!
— Ну как? Уходит?
Не ответив, Ердяков пошел пугнуть собаку с другой стороны.
Дуська настороженно следила за ним, но не двигалась.
— Вот зараза, — обругал собаку Ердяков. — Может, камнем ее шугануть?
— Мы с внуком думали об этом, — покачал головой старик. — Опасно. Щенят можно поранить.
— И шут с ними. Кому они нужны? Вшей плодить.
— Не надо камнем. Пожалуйста, не надо.
— Чего ты заладил, дед. Пожалуйста, пожалуйста. Я рядом кину, мимо.
Ердяков поднял камень, кинул.
— Лежит, лахудра.
— Не ругайтесь, пожалуйста. Там внук у меня.
— Ну, дед, ты даешь, — тряхнул головой Ердяков. — Еще разговаривать меня учить будешь.
— По-человечески вас прошу. Неужели нельзя без ругани? Собака матерью стала. Будьте, пожалуйста, помягче, повежливее. Эти четвероногие, знаете, всё слышат, всё понимают.
Ердяков грубовато рассмеялся.
— Скажешь тоже. Ну, уморил, дед, — он наклонился, и огрызком кровельного железа постучал по чурбакам. — Вылезай, милая. Вылезай. Хорош. Хватит дрыхнуть. Разлеглась. Щенков поморозишь, дурочка. Слышишь?… У меня обед скоро, а я тут колупаюсь с тобой.
— А может быть, залезть туда? — предложил старик. — Вы в армии служили? Лечь и немного проползти. По-пластунски.
— Ты придумаешь, дед. Там дерьма знаешь сколько?
— Почистим, не беда. Мы здесь рядом живем. Можно к нам зайти.
— Нет, уволь, — отмахнулся Ердяков. — Мне работать надо.
— Я бы, знаете, и сам попробовал, — сказал старик. — Но у меня нога побаливает. Согнуться не могу. Как бы потом вам меня вытаскивать не пришлось.
Ердяков быстро взглянул на старика, усмехнулся и отвел глаза.
— Вот, понимаешь, — почесал он в затылке.
И с неохотой, пересилив себя, опустился на колени и затем лег на пыльный твердый снег.
Сунул в проем голову, потом плечи. И, выругавшись, резко выполз обратно.
— Насоветовал, старый. Там гвоздей до чертовой матери. Не. Ну ее в болото.
Стоял, отряхивался. Вид у него был недовольный, сердитый.
— А если попробовать с другой стороны?
— Нет уж. Там одни стекла да коряги. Того и гляди брюхо себе вскроешь.
— Как же теперь?
— А никак, — выкинув сигарету, сказал Ердяков. — Вмажу ковшом по крыше, сама выскочит.
— А щенки?
— Брось ты, дед, нюни тут распускать.
— Живые, — вздохнул старик. — Жалко.
— Ну, не знаю. Мне работать надо, — Ердяков обстучал руками колени, стряхивая налипший мусор. — Пускай пацан твой слазит. Он юркий, прошмыгнет.
— Верно. Вить, Витя! — позвал мальчика дед. — Иди-ка сюда.
Мальчик по осыпающимся обломкам, ступая осторожно и робко, пробрался к ним, поздоровался с экскаваторщиком.
— Здравствуйте, — сказал, подойдя.
— Давай, малец, — предложил Ердяков. — Нырни. Сползай. Вот тебе прут. Ткни ее разок этой фиговиной, Дуську.
Мальчик, взглянув на дедушку, с места не сдвинулся и ржавый изогнутый прут в руки не взял.