— Вставай, дедок, — веселился Ердяков. — Не там лег, рано.
Обождав, когда старик, пыхтя и охая, подволакивая больную ногу, поднимется, Ердяков опять двинул на него ковш.
Витя, похолодев от ужаса, громко заплакал и бросил камень в экскаваторщика. Но не попал.
— Ничего, сейчас побежишь у меня. Побежишь как миленький. — Ердяков поджимал старика аккуратно, выверенно, сохраняя безопасный промежуток, сантиметров в пять, не больше. — Хана тебе, дед. Подымай лапки.
Старик, прихрамывая, медленно отступая, перешагивал осколки труб и битого кирпича. Уткнулся спиной в разбитую раму без стекол, углом выступающую из груды обшарпанных крашеных досок. Дальше отступать было некуда.
Для пущей острастки Ердяков поводил ковшом перед ним вверх-вниз.
Старик стоял, расправив плечи, не двигался и молчал. Лицо его было мертвенно-бледным. Редкие седые волосы на непокрытой голове слиплись от пота.
— Живой еще? — высунувшись из кабины, закричал Ердяков, перекрывая грохот двигателя. — Мало тебе? Могу еще.
В сапог ему ударила ледышка. Это бросил Витя.
— Я те уши-то оборву, — пригрозил мальчику издали Ердяков.
Мальчик в ответ показал экскаваторщику язык.
— Вот деда твоего завалю, будешь знать, — сказал Ердяков. — А то, ишь, храбрец. Стоит, охраняет. Эй, дедок! — позвал он. — Ну, как ты там? Доволен? Или еще маленько поднажать? А? Чего молчишь? Давай отваливай по-хорошему, пока цел. Учти, завалю! Ну? Стоять будешь?… Ну стой, стой. Сейчас достоишься у меня. Инфаркт выстоишь. Гляди.
С силой захлопнув дверцу, Ердяков снова взялся за рычаги.
Вздернув ковш, он покачал им над кучей строительного хлама, возле которой стоял старик, и, придерживая, не с маху, пристукнул вертикально торчащими зубьями сверху. Рама лопнула, перекосилась и смялась. Груда досок за спиной старика пискнула, треснула и разъехалась в стороны, подняв облако густой рыжей пыли.
Старик дернулся и шагнул вперед. Глаза его налились ненавистью. Он медленно поднял и развел в стороны согнутые в локтях руки — как крылья птицы.
— Вон как. И ручки развесил, — в азарте хохотнул Ердяков. — Как этот самый. Христос.
Поднял ковш метра на полтора и снова с грохотом его опустил.
Старика с ног до головы обсыпало какой-то трухой, комьями мерзлой глины, россыпью льдистого лежалого снега. Он чуть качнулся от толчка, но с места не сдвинулся — стоял твердо и прямо, гордо вскинув голову и раскинув руки.
Витя с криком бросился к деду.
— Не надо, деда, — кричал он и плакал. — Не надо больше. Пойдем.
Он перепрыгивал через камни и трубы, несколько раз споткнулся, упал и, подбежав, обхватил деда за талию и прижался к нему.
Гордый, непримиримый старик с распахнутыми руками и испуганный заплаканный мальчик стояли рядом под нависшей стрелой экскаватора и с гневом и страхом смотрели, как близко качается над их головами ненавистный, грязный, пугающий, дурно пахнущий ковш.
— Ишь ты, и шкет туда же, — сам с собой в кабине говорил Ердяков.
Толстая струя пыли и грязного снега взметнулась после очередного удара. У мальчика слетела с головы шапка, ему насыпалось за воротник, он согнулся и от страха закрыл руками голову.
Старик обнял его и прижал к груди.
— Нет, Витя, нет. Иди, — твердо произнес старик. — Уходи, быстрее.
— Деда, а ты? — спросил мальчик. — Я боюсь, деда. Там тоже страшно.
— Беги, беги.
— А как же ты?
— За меня не беспокойся. Он мне ничего не сделает, я это понял. Будь спокоен, иди.
Мальчик поднял с земли шапку и криво надел ее на голову.
— Ты стой, деда, ладно? — размазав по щекам слезы, сказал он.
— Ладно, Витя, ладно, — сказал старик, поправляя ему шапку и стряхивая с курточки пыль.
Мальчик понуро, часто оборачиваясь, отошел.
— То-то же, — бубнил Ердяков. — А то на пушку брать. Сейчас и тебя, дедуня, сгоним. Сгоним, куда ты денешься.
Двумя резкими ударами ковша он отвалил по куску стены справа и слева от старика. Часть крыши с грохотом обвалилась. Старика не задело, он лишь покачнулся. Теперь перед ним грудились балки, бревна, заштукатуренный, рваный, узорчато обглоданный огрызок стены.
— Не удержишься, дед. Зарою. Еще разок, и кранты.
И тут Ердяков увидел, как справа от навала мелькнуло что-то пестрое.
Долговязая остроносая Дуська, прогнув спину, ловко нырнула под пол и сейчас же вылетела обратно, неся в пасти щенка.
Ердяков весело выругался и заглушил двигатель.
Вылез из кабины, спрыгнул и заглянул под пол.
— Вот, сукина дочь, — беззлобно ругнулся он.
Закурил и неторопливо, вразвалку приблизился к старику.
— Стоишь?
— Стою, — еле слышно ответил старик.
Его волосы, плечи, локти сплошь были усеяны мелким крошевом, белесой пылью.
— Ну стой. А я обедать пошел.
— Обедать? — удивился старик.
— Мое время. Хочешь, вместе пойдем? — предложил Ердяков. И вдруг рассмеялся: — Да отлепись ты, псих! Ее уже нет там, глянь. Она умнее нас с тобой, дураков. Давно смылась.
— Как смылась?
— Ушла, убежала.
— Куда? — недоуменно водил глазами старик. — Я вам не верю. Нет, это правда?
— Правда, дедок, правда, — примирительно сказал Ердяков. — Иди домой, отдыхай. Ничья у нас вышла. Боевая ничья.
Мальчик Витя, огибая кучи мусора, прибежал к деду, и стал обстукивать ему полы пальто, стряхивая пыль.
Старик оперся рукой о его плечо.
— Витя… Он говорит, что она убежала.
— Правда, деда, правда, — сказал мальчик. — Я тоже видел. Он не врет.
— А щенки? — вздохнул старик.
— И щенков нет, деда.
— Она их всех в зубах перетаскала, — совсем мирно, радуясь, что всё так обошлось, сказал Ердяков.
— Куда?
— Кто ж ее знает, — развел руками Ердяков. — Заказала «газель» и на дачу перевезла.
Старик хмуро взглянул на экскаваторщика и отвел глаза.
— Вить, — сказал он. — Будь добр, поищи мою палку. Она где-то здесь. Если, конечно, он ее не засыпал, — сделав шаг, он покачнулся и обессилено сел на груду обломков.
— Деда, деда, — заволновался мальчик. — Не сиди, деда, пойдем. Ты устал?
— Да, милый. Есть немного.
— Вот она. Цела, — сказал Ердяков. Он вытащил из-под кирпичей палку старика, поднял шляпу его, обстучал, стряхнул пыль и подал старику.
