По совести говоря, он недолюбливал тех, кто не любит собак. Больше того, настолько усердствовал в этом мнении, что людей, плохо относящихся к четвероногим, считал ущербными, недоразвитыми, подозрительными, в какой-то мере даже опасными.
«У вас, господа-товарищи, зоны отчуждения, я понимаю», рассуждал он, спускаясь вместе с Прошкой по лестнице в вестибюль. Свет очей, последняя радость. Но всё равно это не повод, чтобы так злобствовать… Земля, планета наша дана нам на всех. В равной мере. Птички летают, мошки разные, рыбки плавают, человек ходит, дышит, ломает и строит… Полагает, что он хозяин земли… Даже если так, то хозяин, мне кажется, неважный… Заметно чванится своим званием, которое, кстати, присвоил себе сам по праву силы… Чуть бы ему скромнее себя держать, хозяину, мудрее, бережнее, и он бы подрос не только в собственных глазах, но и в глазах всех тех бессловесных, с которыми прекрасную нашу землю делит, воздухом одним дышит. Может быть, и они бы тогда признали его за хозяина — уже по высшей справедливости — потому что, в принципе, он, конечно, заслуживает… Себя-то плохо знаем. А их, братьев наших меньших, и того хуже… Неразбериха. Удивительно живучая путаница… Голубь. Символ мира. А специалисты утверждают, что это одна из самих жестоких и кровожадных птиц — ослабшему сородичу своему может исклевать голову, насмерть заклевать… Тогда как собаки, между прочим, основные христианские заповеди чтят. Не убий сородича своего, ударили тебя по правой щеке, подставь левую. Слабый сознательно подставляет сильному шею, самое уязвимое место, и сильный не смеет обидеть, отходит, смиряется… И вообще… Все нынешние собачьи проблемы результат человеческой безграмотности, лености, надутости, черствости. Собаки тут ни при чем. Разве это вина несчастного четвероногого, если человек позволяет себе из прихоти взять щенка, скажем, ребенку на лето, для забавы, приручить его, привязать к себе, а с наступлением осени бросить. Обыкновенное убийство, а человек не несет никакого наказания… Содрать бы с голубчика штраф размером в штуку-две баксов. Или, еще лучше, на нарах бы ему поскучать. Ведь собака, которую бросили, гибнет или становится бездомной или того хуже — шатохой. Если гибнет, стало быть, убийство. От одиноких шатох — зараза, бешенство, мор… А собираясь в стаи, шатохи звереют, становятся опаснее, чем волки зимой. За убийство, скажем, коровы или лося — и то что-то там полагается. А — собаки?! По меньшей мере, странно, господа-товарищи, почему человек, обманувший доверчивое животное и погубивший его, спокойно живет себе дальше, как жил. С черной незамутненной совестью… Решение всех проблем — внутри самого человека, внутри нас, в нашем сообществе. Сами породили, самим и исправлять ошибки, больше некому… Отраву сыпать — не путь. И кипятком шпарить — тоже.
Так Разлогов лениво размышлял, спускаясь в вестибюль на собрание.
Говорить всего этого вслух он, разумеется, не собирался. Он хорошо знал, что человек он, в сущности, не общественный, не воинствующий, никакой не борец за правду и справедливость, а, скорее, безвольный и робкий. Горячиться он мог только наедине с самим собой. На людях же он себе такого не позволял.
В вестибюле, рядом с недостроенной кабинкой для будущей консьержки, сидела на стульчике в совершенном одиночестве та самая женщина, что утром к ним заходила.
— Ой, — засмущалась она. — Вы все-таки пришли.
— А как же? Мы люди подневольные… Не могли же мы вас подвести.
— Благородно с вашей стороны, — улыбнулась она.
— Однако не вижу товарищей судей.
— Отменяется. Не будет ничего.
— Красиво, — покачал головой Разлогов. — Вся подготовка насмарку… Прохор речь собирался держать.
— Понимаете, — виновато объясняла она. — Пукалов куда-то пропал. Мы ходили к нему на квартиру, звонили, нет его… Он никогда не приходит на обсуждение жалоб, но сегодня мы решили его вытащить. И двух женщин, которые следом за ним всегда жалобы подписывают, тоже дома не оказалось. Остальные идти отказались. Я всех собачников, кого успела, предупредила. А вас не успела, извините.
— Не страшно, — заметил Разлогов. — Мы, например, с Прохором нисколько не огорчились. Правда, хулиган?
— Правда, — буркнул Прошка.
— Всегда так, — обиженно сказала представитель правления. — Надоело. Пишут, требуют, а потом никого не найдешь.
— Вы говорите, Пукалов пропал? — Разлогова вдруг ущипнуло предчувствие. — Заводила?
— Он самый.
— Погодите, погодите, — у него духу не хватало вслух высказать свою догадку. — А может… Вы знаете, что сегодня на пустыре человек умер?
— Слышала. И что?
— А вдруг… это он?
— Да что вы, бог с вами, — замахала она на Разлогова руками. — Как вам в голову такое пришло?
— Я был там, видел его… С авоськой… Никто не мог его опознать. Пукалов, Пукалов… Он же не выходил из квартиры… Как, вы сказали, его зовут?
— Карп Семенович.
— Очень возможно. Пукалов Карп Семенович? Вы знаете, если верить в соответствие имени и облика… Я почему-то думаю, что это он… Вы знаете, я почти уверен.
— Перестаньте! Что вы такое говорите?
— А вы звонили? Узнавали?
— Какой смысл?… Все равно покойник, я слышала, без документов.
— А, по-моему, напрасно, — настаивал Разлогов. — Старик один жил?
— Один. В двухкомнатной квартире.
— Лет ему сколько?
— Я думаю, под восемьдесят.
— Вот видите, и тому тоже… Надо, по-моему, вскрыть квартиру.
— Да бог с вами. Вы что? Дверь ломать?
— Надо же проверить. А вдруг?
— Не наше дело, — отмахнулась она. — Как-нибудь без нас разберутся.
— Послушайте, — уговаривал ее Разлогов. — Человек умер. Наш с вами сосед… Надо хотя бы родственникам сообщить, пусть похоронят по-человечески.
— Да почему вы решили, что это он? — раздраженно возразила она.
Ей явно не хотелось ничего такого делать. Как видно, перед приходом Разлогова она настроилась идти домой, и тут как раз он так некстати со своей догадкой.
— Потому что видел его на пустыре. Близко, вот как вас сейчас… В плаще и шляпе, с авоськой… И теперь знаю, как его зовут.
— И всё?
— Немало, знаете… Пойдемте, прошу вас. Минутное дело. И будем спокойны. Вскроем квартиру. Организованно, с вами, представителем власти. Найдем документы, сверим, сличим фото.
— А если ошибка?
— Невелика беда. Спишите расходы на меня.
— На вас спишешь, — недовольно пробурчала она. — Такой скандал будет.
— Не будет. Зовите, зовите слесаря. Он в какой квартире обитает?
— В семьдесят третьей.
— Пойдемте вместе в семьдесят третью… Надо же, в конце концов, помогать человеку.
