4
Слесарь сначала наотрез отказался. Без милиции, сказал, нельзя чужую квартиру вскрывать.
Разлогов долго объяснял ему, в чем дело, рассказывал про покойника, о своих подозрениях, слесарь — всё равно ни в какую.
— А за магарыч? — предложил он.
— Ну, если за магарыч, — почесал в затылке слесарь, — тогда рискнуть можно.
Взял фомку, топор, две стамески и молоток.
Они перешли в соседний подъезд и поднялись на третий этаж. Женщина показала квартиру, в которой жил Пукалов.
Сперва слесарь попробовал открыть дверь отмычкой. Но ничего у него из этой затеи не вышло. Дверь была старая, деревянная, но прочная, хорошо что не металлическая. Помня об обещанном вознаграждении, слесарь, не долго думая, достал из-под ремня топор, отбил косяк, испортил обивку и взялся вырубать часть стены — там, где находился замок.
Пока слесарь крушил стену, Прошка гавкал, возмущался и возражал, и утихомирить его было сложно.
Дело двигалось к завершению, когда замок вдруг щелкнул и дверь бесшумно (Разлогову показалось, совершенно чудесным образом) отворили изнутри.
Слесарь отпрянул, и выронил топор; он буквально остолбенел. Представительница правления охнула и закрыла руками лицо. Даже Прохор от неожиданности потерял дар речи.
На пороге стояла крупная пожилая женщина, которую Разлогов в доме никогда прежде не видел. Мужеподобное лицо ее с тяжелыми низкими скулами было бледным, устало-мрачным. В глазах — надменная суровость.
— Что вам угодно? — спросила она.
В голосе ее, как ни странно, не было ни обиды, ни злости, ни гнева. Спокойный, уверенный голос.
Разлогов путано, запинаясь, взялся объяснять:
— Мы думали, что у вас… И потом, собрание… А оказалось…
Прошка без разрешения прошмыгнул мимо хозяйки квартиры в прихожую. Его привлек странный приманчивый запах, запах какой-то затхлости, доносившийся изнутри, — этот резкий въедливый запах, находясь на лестничной клетке, слышал даже Разлогов.
— Чего не открывали-то? — виновато спросил слесарь. — Я вон сколько зря по вашей двери долбил.
— Не ваше дело, уважаемый, — с достоинством ответила женщина. — Это я вас вправе спросить, почему вы ломитесь в чужую квартиру?
— Ради бога, извините нас, пожалуйста, — начала оправдываться представительница правления. — Понимаете, на пустыре человек умер, и вот этот товарищ, — она кивнула в сторону Разлогова, — предположил, что… может быть…
Прохор коротко гавкнул, пискнул и жалобно заскулил.
Он что-то в квартире обнаружил и теперь сигнализировал; он так попискивал и поскуливал, как правило, когда встречался с чем-нибудь загадочным, для него непонятным, что вызывало у него, помимо животного интереса, еще и настороженность.
— Разрешите? — сказал Разлогов, решив позвать пса и всыпать ему за непослушание. — Отшлепаю, будет знать… Можно я пройду на минутку?… Извините. Так получилось… Как-то неловко на пороге… Мы вам всё объясним… Нас бояться не стоит. Мы — соседи.
— А я и не боюсь, — сказала она.
И величаво отступила, позволяя ему пройти.
— Шеф, — тронул за плечо Разлогова слесарь. — А это? — замялся он. — Ну насчет?…
— Как договорились, — успокоил его Разлогов. — Всё остается в силе.
— Гляди, — пригрозил он, впрочем, почти по-дружески. — А то я шуток не люблю. — Стукнул себя подбородком в грудь, сел с топором в лифт и уехал.
Хозяйка квартиры молча отвернулась и, оставив дверь открытой, прошла внутрь.
— Это Гренадер, — шепнула Разлогову представитель правления.
— Фамилия? Или прозвище?
— Фамилия. Ее зовут Клавдия Ефимовна. Фамилия Гренадер. Она пенсионерка. Проживает не здесь, а в пятьдесят первой квартире. Здесь она всем распоряжается… Между прочим, она тоже подписала жалобу.
— Вот как. Член коллектива?
— Да. И, мне кажется, самый активный.
— По какому праву она тут командует?
— Правая рука Пукалова, — объяснила шепотом представитель правления. — И левая, по-моему, тоже.
Разлогов заглянул в прихожую, высматривая пса.
— Не помешаю? — спросил он. — Можно зайти?
— Да, пожалуйста, — из глубины квартиры ответила Гренадер.
Вдвоем с представительницей правления они осторожно переступили через порог и осмотрелись.
Из тесной прихожей дверь вела в комнату, которая напоминала скорее приемную управляющего какой-нибудь средненькой фирмы. Посередине ее, буквой «т» стояли два стола, накрытые зеленой скатертью. Вдоль стен, сколько хватало места, ровными рядами были расставлены одинаковые канцелярские стулья. На стенах висели в больших рамах за стеклом увеличенные фотопортреты бывших советских руководителей (из них Разлогов узнал только Андропова, лица остальных, к сожалению, ничего ему не говорили). На низеньком столике в углу у окна стояла старая пишущая машинка «Оптима», массивный черный телефонный аппарат, отрывной календарь-неделя и антикварный письменный прибор. Судя по всему, Клавдия Ефимовна Гренадер исполняла еще и обязанности секретаря.
Прохор сидел неподвижно перед дальней дверью, спиной к ним, заинтересованно прислушивался к шорохам, доносящимся из загадочной комнаты, и тихонько ворчал, время от времени склоняя голову то налево, то направо.
— Дружочек, — строго сказал Разлогов. — Если уж явился без приглашения, веди себя учтиво, хорошо?
— Ладно, — откликнулся Прошка. И лениво прилег около батареи.
Гренадер кивком одобрила поступок собаки.
— Что же вы не пришли на собрание, Клавдия Ефимовна? — попенял ей Разлогов. — Мы вас с таким нетерпением ждали…
Клавдия Ефимовна жестом его прервала.
— Тсс, — сказала она. — Если можно, тише.
— Нельзя? — Разлогов невольно перешел на полушепот.
— Карп Семенович работает.
— Ну что, убедились? — упрекнула его представитель правления. — А вы говорили, умер.
— Кто умер? — спросила Гренадер.
— Не берите в голову. Это так, между нами, — уклончиво ответил Разлогов. — Гражданин какой-то внезапно скончался. На пустыре.
— Сейчас это уже не редкость, — глубокомысленно и вместе с тем подчеркнуто равнодушно заметила Гренадер.
Разлогов показал на закрытую дверь в смежную комнату и спросил:
— Карп Семенович работает там?
— Да. В своем кабинете.
— Странные у вас порядки, — по-прежнему полушепотом, но с видимым неудовольствием сказал Разлогов. — Дверь ломали — пожалуйста. А громко слова сказать — нельзя.
— Так нужно.
