«Отлично, — загорелся Ронни, — надо попробовать». Эта идея с метро показалась ему подходящей, интересной и вовсе не безрассудной.
По его настоятельной просьбе Линда выкроила свободный вечерок, и они вместе прокатились до «Измайловской» и обратно.
По пути она показала ему, как устраиваться в вагоне, делать переход, как вести себя с чересчур любопытными и назойливыми пассажирами. На другом конце города, как и обещала, она ввела его в дружеский круг, познакомила с людьми и собаками, которые каждый вечер собирались в здешнем лесу под навесом.
И когда благополучно вернулись, Ронни решил, что Линда просто гений и молодец, его это более чем устраивает. Как раз то, что нужно. Столько новых фигур, походок, случайных разговоров, лиц. В толчее и неразберихе шансов встретить Никиту, Глафиру Арсентьевну, Елисеича, конечно же, больше. К тому же, ищет не только он. Они тоже, наверное, с ног сбились, чтобы его найти.
С понятным беспокойством, скрепя сердце, Линда его по-дружески поддержала, и Ронни теперь, не пропуская ни дня, отправлялся с окраины в центр города, как на работу.
С утра вместе с ней обегал шумные местные рынки, потом спускался в метро и уезжал.
* * *
В жаркие душные дни Ронни утолял жажду в фонтанах. Купался вместе с детьми.
Ел мало и где придется. Не гнушался и попрошайничеством. Проголодавшись, садился возле столика в кафе на открытом воздухе и ждал, когда на него обратят внимание. Не нахальничал, не скулил, вымаливая подачку, тоскливыми голодными глазами жующим в рот не смотрел, а с подчеркнутым безразличием отворачивал голову, делая вид, будто он праздный гуляка, грустно ему, одиноко, не с кем слова сказать. И с ним непременно делились. Его угощали. Просили не обижать отказом. Умоляли взять половину сардельки, кусочек куриного крылышка или бедра.
Под настроение, перекусив, Ронни позволял себе короткий дневной сон. Ложился подремать в скверике у Соловецкого камня, или у памятника Героям Плевны, или на Покровском, Сретенском, Рождественском бульварах, где гуляют люди воспитанные, интеллигентные и спящую собаку, как правило, не беспокоят. Отдохнув, вставал, встряхивал шерстью и легкой трусцой, переходя временами на иноходь, бежал по выбранному маршруту, заглядывая в лица, вслушиваясь в человеческую речь.
Главная трудность и самая большая печаль его по-прежнему заключались в том, что он не знал, где находится дом, который он потерял и хотел бы найти, и ни одна живая душа не могла ему в этом помочь.
От Линды он утаил, что ослушался.
Однажды, на свой страх и риск, вышел на станции «Площадь Революции». Покружил в районе Александровского сада, Никитской, Арбата, Смоленской, неведомыми путями вышел к Ильинским воротам и с удивлением обнаружил, что бульвары — а там он чувствовал себя лучше, чем где бы то ни было, — перетекают, переходят один в другой, и с небольшими перемычками, которые несложно преодолеть, образуют кольцо. Удобно, подумал Ронни. Хороший ориентир. С его чутьем и приметливостью, если сильно не отклоняться, всегда можно найти нужную станцию, вернуться туда же, откуда вышел.
На ужин Линда припасала ему сухую косточку, пирожок, огрызок яблока или еще что-нибудь вкусненькое. Встречала его в условленном месте неподалеку от станции «Филевский парк», и они вместе прибегали в дощатый домик на автостоянке.
С глазами, полными заботы и нежности, она садилась напротив и наблюдала, как он неторопливо ест. Ей казалось, что он изможден, недоел, недоспал, неважно выглядит. Она не показывала ему, что переволновалась. Что сердце ее не на месте, ей тревожно за него, особенно когда он задерживается или возвращается слишком поздно. В глубине души она уже сожалела, что подсказала и направила его, научив ездить в метро. В городе не счесть бандитов и сумасшедших. Всяких маньяков и серийных убийц. Люди не уважают людей. Стреляют, насилуют среди бела дня. Что уж говорить о бездомной собаке. Он плохо ориентируется, робок. У него нет опыта. Он не знает жизни и ее бесчеловечных законов. Счастье его, что он хорошенький, милый, учтивый, никому не хамит. А будь позадиристей, как Примус или Чубайс, облезлый и брехучий, как Пипка, неказистый и страшненький, как Противогаз, брезгливые разгневанные пассажиры его бы в два счета выставили и сдали живодерам или в милицию.
Потом она молча расспрашивала его, как прошел день, где он был и что видел. Молча рассказывала о себе, если вспоминалось что-нибудь примечательное.
А потом долго лежала, не сомкнув глаз, прижавшись к нему, и думала, как все-таки непредсказуема и причудлива жизнь и как хорошо, что она не одна и у нее есть не только Кондратий Иванович, но и верный и преданный друг.
Ближе к вечеру, когда опускалась прохлада, Ронни, устав от грохота и городской суеты, частенько, уже без Линды, наведывался на пятачок, в Измайловский лесопарк.
Для многих горожан — это излюбленное место отдыха. Сюда приходили и приезжали, как в бесплатный клуб под открытым небом — скоротать вечерок, посидеть, поговорить, обсудить сложное положение в мире, заодно переброситься в картишки, сразиться в шахматы или домино. Словом, как в любом другом клубе, пообщаться с теми, кто приятен и дорог, сердцу мил. С меньшими братьями, с людьми своего уровня и круга, побыть в компании таких же чудаковатых, странных, таких же никому не нужных, как и они.
В основном, люди здесь собирались пожилые, пожившие. Они сами себя, не стесняясь, называли — бывшие. Бывшие журналисты, доценты, врачи, учителя, инженеры, просто служащие или отставные военные. Был даже один «академик», Аркадий Фабианович, правда, неизвестно, настоящий или кличка такая, заядлый картежник — молва приписывала именно ему идейное руководство, организацию и основание клуба. Будто бы он придумал Устав и Правила общежития, которые вот уже несколько лет не пересматривались и не уточнялись.
1. Любить и оберегать всё, что есть в Божьем мире живого.
2. Быть внимательным к ближнему.
3. Чтить содружество людей и собак.
Пятачок находился под открытым небом, вход свободный, и публика в клубе собиралась самая разношерстная — как в буквальном, так и в переносном смысле этого слова. Иногда в лес забредали опустившиеся нищие или бродяги совсем без царя в голове. Порой совершали набеги нервные, неуступчивые, выброшенные на обочину — горлопаны, как их тут невежливо называли, — для которых нет большей радости, чем унизить и обругать выбранную ими самими власть. Но все же люди случайные, нетерпеливые, у кого разума меньше, чем обиды и злости, надолго здесь не задерживались. Основу, костяк, или Дружеский Круг, составляли те, кто в лесу оживал, для кого привычка каждый день встречаться с такими же, как и они, стала потребностью, душевной отрадой, или, по слову образованного Академика, ритуалом. В большинстве своем люди раненые, растерянные, незлобивые, смирные. С богатым опытом и, как правило, несчастной судьбой. Естественно, очень разные, каждый со своими причудами и болячками, со своим характером. И конечно, у каждого были свои причины регулярно сюда приходить. Кто-то, положим, лишился работы, привычного заработка, крыши над головой. А кто-то состарился, заскучал, всех близких похоронил, и иной радости не осталось, как с приятелями козла забить. Одни стремились убежать от уныния, ничем не заполненного одиночества, у других — на склоне лет дома обстановка непереносимая, а душа еще не совсем омертвела, запросилась на волю, захотелось общения, дружбы, отношений несложных, легких, без изнуряющего долга. А кому-то в охотку неустроенность, некоторый беспорядок. Кто-то вдруг почувствовал надсаду и опустошение. Или врасплох застигло разочарование, когда понял, что прожил не свою жизнь.
