— Очнись, мам. Слышишь? Очнись.
Она приподняла отяжелевшие веки и мутными отсутствующими глазами посмотрела на сына.
— Я это. Я.
Не узнав сына, женщина испугалась, замахала руками.
— Во, лепит!.. Кого ты бить собралась?… Дает. Ну, валяй — подешевело… Успокойся! Врежу! Тихо! Не узнала что ли?
Андрей поймал ее за руки. Она пискнула и задергалась, тыкаясь лбом ему в грудь, буйно сопротивляясь.
— Слушай, мам. Не выводи меня. А ну — прекрати! Тихо! — стиснул ее за плечи и потряс. — Да очнись ты, ё-моё!
Она брыкалась, сучила ногами, локтями отпихивала его от себя. Андрей наотмашь ударил мать по лицу.
— Дубина… У-у, свалилась на мою голову!
Она пьяненько заскулила и извернулась; сползла вместе с подушкой на пол и голову сунула под кровать.
— Куда?! Я тебе залезу! Вылазь, вставай! Подымайся, тебе говорю! — Андрей поднял мать и прижал к груди. — Вот. Так-то лучше. А то — ишь, драться. Я те подерусь.
Она уже не буйствовала, она, смирившись, плакала.
— Ладушки, ладушки, где были, у бабушки… Так, маманя. Давай телогреечку снимем. Не возражаешь?… А платок тебе зачем? — Андрей поднял мать на руки. — Ути, махонькая. У-тю-тю. Ты моя ненаглядная. Пойдем баиньки, ладно? Пойдем.
Оправив постель, он уложил ее на кровать и укрыл одеялом.
Принес воды. Напоил. Поцеловал в исцарапанную щеку.
— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Спи. Глазки — хоп. И на бочок. Где у нас правый бочок? Правильно, молодец. Вот и спи.
6
Когда-то, еще до армии, за мотоцикл душу бы заложил. Езду любил без памяти. Лихую, непресную, обязательно с риском.
Ух, давали они тогда стрекача.
А теперь остывать стал. Просто так, чтобы покататься, уже и не брал.
Да и времени нет. Делами они ворочали покрупнее.
И все-таки, когда нужда заставляла, выводил дружка из гаража дяди Коли, и прыгал в седло, и чувствовал, как он послушен, как молодо взревывает, — всё обмирало внутри и сердце екало. Сами собой расправлялись плечи. Он чувствовал, что снова свободен, уверен в себе и горд. Припоминалось былое, и хотелось, как прежде, побеситься, поозорничать, лихо поегозить на дороге, подрезая ленивые грузовики, обходя то слева, то справа, прямо по обочине, окатывая пылью чопорные легковухи.
И сейчас он мчал по знакомому шоссе, сбавлял до восьмидесяти только в населенных пунктах. Ну, и там, где посты, конечно, — и не потому что боялся разборок и штрафов (откупиться ему ничего не стоило), а просто неохота было с этими голодными занудными гаишниками время терять.
Проскочил Балки, Зякино, свернул налево. Как у Катерины на схеме нарисовано. Сбавил скорость, и стал прочесывать местность, деревню за деревней.
Показалось Привольное. Вроде точно. По приметам сходится — изб двенадцать по обе стороны от шоссе. И дом богатенький, новодел, на околице, через три от магазина.
Свел мотоцикл в кювет и припрятал его в кустах бузины, чтоб не отсвечивал.
Ткнул калитку — не заперто. Вошел за ограду. На цыпочках. Осмотрелся. Точно — они. Только они так гадят. Где живут, там и гадят, не спутаешь. Полупустые пачки «Кэмела» разбросаны, на крыльце бутылка коньячная — пустая. То ли ветром ее катает, то ли пол от шагов проминается. Дверь на веранду раскрыли. И здесь у них бардак.
— Эй, Тула!
Ни звука. Как вымерли. В доме пусто. А дух жилой. Вонько. И камин масляный — теплый.
— Агафон! Славка!
Вилку из розетки выдернул.
— Эй, бездельники! Я это! Бец! Дрюня!
Шляются, что ли? Не могли же они уехать, дом не заперев? Или — могли? Джипа не видно, а пешком они не ходят. Халява их разберет. Может, в соседний поселок укатили? За жратвой?
Быстренько по углам посмотрел. Влез по винтовой лестнице на второй этаж, голову в дыру сунул.
И тут как после погрома. Пустой разоренный дом. Вот где искать обормотов?… Дружбан у них… Может, передрались?
Вышел и призадумался. С чем я к Катьке явлюсь? Ни одного козыря на руках.
Андрей пересек улицу и у соседей напротив подергал резную калитку.
7
Глянул в щелку — бабка по двору ходит.
Что-то делает. Корыто у нее деревянное. Не то скребет, не то отстирывает. И виду не подает — как будто глухая.
— Мамаша! Отопри на минутку! Спросить надо!
Забурчала.
— Какая я тебе мамаша?
Приковыляла. Злая, ужас. Брови к носу, и нос вислый. И еще сильно глазами косит.
— А, еще один, — сказала. — Нехристь лохматый. Явился!
— Здравствуйте, уважаемая.
— Всех вас туда.
— Куда, бабуня?
— Чертям на съеденье! — она махнула тряпкой поверх головы Андрея, в сторону леса. — Чтоб духу вашего на земле не было!
Андрей оглянулся.
Мать моя буфетчица! Как же сразу-то не заметил?
Отсюда, с этой стороны шоссе, хорошо просматривалось поле за околицей. За полем — плешивый взгорок, а по бокам желтый с прозеленью лес. Видно, что-то случилось. Скорая торчит — до пояса. Чумоход, крыша одна. И народ толчется, зеваки.
— Тихо, бабуня. Понял. Не озоруй. И не гляди, как змея из-за пазухи.
— Я тебе погляжу сейчас! Я тебе погляжу!
— Чужой я. Нездешний. Доходчиво объясняю? Проездом, случайно — вот, смотри, каска, шлем.
Она замахнулась тряпкой.
— Глаза бы вас, чертей, не видали!
Андрей отскочил как ошпаренный.
— Всё, бабуль, всё. Меня здесь не было. Поняла?
8
В местном маленьком магазине краснощекая продавщица, уложив на прилавок груди, распирающие ее белый халат, судачила с товарками — как раз по интересующему его делу.
— Небось из Жигалова кто.
— Да ну.
— Двоих разом.
— А ты сама-то видела?
— На страсть такую глядеть.
— И я. Нюрка бегала, а я не могу. Померла бы от страха.
— Маня Вострикова рассказывает, одному полбашки отсекли. А второму грудь проломили.
— Молоденькие совсем.
— Ох, бабоньки, что на свете творится…
— И не говори. Раньше такого не было.
Андрей потоптался у прилавка, послушал и незаметно вышел.
9
По утоптанной дорожке, надвое перерезающей поле, он зашагал в сторону озера, к лесу, где толпились зеваки и стоял милицейский уазик.
