— В Фалькенштейн, — отвечал он, — я там лечусь. Надо полагать, господин полковник, что вы едете туда же.
— Вы угадали, мой юный друг.
Лейтенант встал и отрекомендовался, я тоже назвал себя.
— Теперь я знаю, господин полковник, кто вы. Вы были преподавателем тактики. Фольц часто о вас рассказывал.
— Надеюсь, ничего плохого.
— Конечно же, нет! Он рассказывал и о вашем сыне Гейнце, который, к несчастью, тоже погиб во Франции. Я его ровесник.
Я молча взглянул на него. Он тотчас же переменил тему разговора.
— Следующая станция — Кронберг, господин полковник. Там мы и выйдем. От вокзала еще час ходу до Фалькенштейна.
— Я заказал через главного врача машину. Поедем вместе.
Шофер ждал меня на перроне. Сунув мой чемодан в багажник, мы отправились в путь. На фоне неба резко выделялись темные контуры гор Таунуса. Золотой диск солнца стоял уже довольно низко над горизонтом. Полной грудью вдыхал я ароматный горный воздух. Воздух родины. Как часто бродил я здесь раньше с веселой компанией, с полным рюкзаком за спиной… Особенно любил я дорогу по гребню гор от Наугейма к Нейвиду на Рейне вдоль Димеса, старых римских пограничных укреплений, сторожевые башни и замки которого еще всюду можно было распознать.
На лечении в Фалькенштейне
Мы мчались к курорту Фалькенштейн. Дом отдыха находился на окраине, у самого леса. Сквозь распахнутые ворота машина подъехала прямо к большому зданию с широким крыльцом. Здесь была контора. Слева и справа от нее стояли вновь выстроенные корпуса поменьше. Вокруг раскинулся сад, где еще сохранились в своем великолепии осенние цветы.
— Приехали, — сказал мой попутчик. — Если разрешите, я завтра вам все здесь покажу. А теперь нам надо подняться вверх, в контору. Вас ждут.
На крыльце стоял офицер, как выяснилось, полковой врач. Это был главный врач дома отдыха. Он сердечно меня приветствовал. В уютно обставленном вестибюле меня приняла изящная медицинская сестра. Врач простился со мной, сказав:
— Пройдите сначала в вашу комнату, господин полковник. Когда вы немного освежитесь, сестра проводит вас в приемный покой. Затем мы встретимся с вами в столовой за ужином. Тогда я вас и познакомлю с другими нашими гостями.
Вместе с сестрой я спустился в подвал. Перед нами открылся длинный освещенный коридор.
— Что здесь такое? — спросил я.
Девушка, улыбаясь, ответила:
— Так устроены все наши дома для отдыхающих; вы, вероятно, заметили, что по обе стороны стоят три дома, так вот, они соединены этим тоннелем с главным зданием. Здесь находятся ванны и процедурные. Утром вы можете в пижаме и купальном халате пройти прямо в ванную.
— Да, это действительно очень удобно.
— Еще несколько ступенек наверх, и мы на месте, — сказала сестра.
Вскоре я оказался в большой светлой комнате, которая была хорошо и со вкусом обставлена. Мой багаж уже принесли. Через полуоткрытую дверь я вышел на балкон.
Смеркалось. Над лесом опустилась легкая дымка. Стояла чудесная тишина. Мне трудно было освоиться с мыслью, что еще существует такая красота, когда каждую секунду в 2500 километрах к востоку отсюда калечат и кромсают сотни человеческих тел, где гром орудий и грохот разрывающихся снарядов заглушают стоны раненых и хрипение умирающих. Тихо притворив дверь, я возвратился в комнату. Сестра незаметно вышла.
Мне как раз хватило получаса для того, чтобы смыть с себя дорожную пыль и выполнить все формальности, связанные с регистрацией. А гонг уже звал к ужину. В столовой собрались все отдыхающие, когда я зашел вместе с врачом. По моей просьбе меня посадили за одним столом с дюссельдорфским лейтенантом. Другим моим соседом по столу был обер-лейтенант Якоби, молодой берлинец. Он тоже потерял ногу, но умудрился сохранить присущий ему юмор.
Вскоре я совсем акклиматизировался. Мы ежедневно совершали небольшие прогулки в лесу или сидели в парке под ласковыми лучами осеннего солнца. Дни отдыха проходили бы вполне беззаботно, не будь одной темы — темы Сталинграда.
Каждый день я с нетерпением ожидал сводки вермахта. Каждый день в ней упоминалось название этого города. Но того, что я хотел бы услышать: «Сталинград пал» — в сводке не было. Когда недели через две все еще не пришло желанное известие, моя тревога усилилась. К моему удивлению, все мои собеседники, даже жители деревни, относились с большим доверием к генералу Паулюсу.
— Он-то справится. Тогда, надо надеяться, война скоро кончится, — сказал мне старый крестьянин, с которым я часто разговаривал.
Однако сам Паулюс в конце сентября в ответ на посланную ему открытку написал мне: «Все еще по-прежнему».
Франкфуртские впечатления
Уже на другой день после моего приезда в Фалькенштейн меня навестили жена и дочь. К сожалению, радость свидания была отравлена — моя теща была при смерти. Она уже долгое время лежала парализованная в санатории близ Дармштадта. Я имел возможность еще повидать ее за несколько дней до того, как она закрыла глаза навеки.
После ее кончины моя жена и дочь поселились в Фалькенштейне на все время моего лечения.
Вместе с ними и обоими молодыми офицерами я поехал однажды во Франкфурт. Обер-лейтенант Якоби предложил пойти в кино. Вероятно, он хотел отвлечь меня от мыслей о Сталинграде. А чтобы чувствовать себя свободнее, мы все трое надели штатское платье. При первом своем посещении жена привезла мне все необходимое.
Главный врач дал нам отпуск на целый день. В экипаже, запряженном лошадьми, мы ехали до вокзала в Кронберге.
— Точно прогулка за город, — заметила, смеясь, моя жена, — почти как десять лет назад, когда мы в экипаже 3-й кавалерийской дивизии ездили из Веймара в Тифурт, Бельведер, Бад Берка или на Этесберг. Как хорошо было тогда!
Из окна поезда мы наблюдали за работой на полях. Уборка картофеля была в полном разгаре. Повсюду работали женщины и дети, кое-где старики. Впрочем, нет, здесь были и молодые люди, военнопленные-французы. Главное бремя работы лежало на плечах женщин. Они таскали мешки весом в центнер к повозкам, они шли за плугом, в который были запряжены упрямые волы, и подгоняли военнопленных, которые часто понятия не имели о сельском хозяйстве.
Как раз когда мы сошли на центральном вокзале во Франкфурте, туда прибыл поезд с отпускниками. С волнением протискивались женщины и дети сквозь заграждения. Первые группы солдат, нагруженные туго набитыми заплечными мешками и всякими вещами, вышли из вагонов. Офицеры тащили тяжелые чемоданы. Этот поезд с отпускниками мог прибыть только из Франции или Бельгии. Чего только не привезли с собой папаши, мужья и сыновья. Мысль об этом, несомненно, усиливала радость встречи, о которой говорили радостные восклицания, объятия и слезы. Четырнадцать дней отпуска были четырнадцатью днями праздника! Где уж тут подумать о том, что эти красивые, редкие вещицы, купленные за обесцененные оккупационные деньги, были, так сказать, легально украдены у французов или бельгийцев…
