И больше ни на кого из парней Валя уже смотреть не хотела. Даже встречать боялась старых своих знакомых — и девчонок, и ребят. Ей казалось, что одним своим видом, одним словом каким-нибудь прежним испачкают они то прекрасное, что родилось вдруг, что пело в Валиной душе.
Она сама даже на работу устроилась. И отец стал с ней говорить теперь по-другому, добрым таким голосом, прежним. И улыбаться стал в усы — еле заметно, правда. А мать вся прямо светилась, никогда её такой Валя не видела раньше. И давление у неё упало. Неужели они всё время её так любили, даже когда она… И Валя так будет любить своего малыша? Неужели она так будет его любить, когда он появится? Нет, больше Николая она никого любить не сможет, невозможно сильнее любить. И Валя каждый день считала часы, даже минуты, когда она своего Николая увидит.
А Николай однажды — это уже совсем недавно было, ну, недели две назад, не больше, — пришёл мрачный и испуганный. Валя к нему пристала, и он рассказал, что случилась драка, когда они с ребятами после работы с фабрики вышли. Там недалеко шалман есть, на сквере, вечно около него толкутся ханурики разные, за рубль мать родную зарежут. Ну на одного из их цеха они и налетели, а ребята заступились. Кто-то Николая саданул по лицу, вон что со щекой сделали — у Вали при взгляде на эту щеку всё внутри похолодело от ужаса, — и Николай ударил в ответ. Как у него в руке нож оказался, он и сам не знает. Может, кто из ребят сунул? Своего у Николая не было, это точно. Вот ножом этим он кого-то и ударил, кажется, даже убил.
«Что же теперь будет? — с тоской подумала Валя. — Ведь теперь всё рассыплется, ничего не сбудется. Как же он обо мне-то не подумал?» А Валя мечтала, что они поженятся. Про себя, конечно, мечтала, ему ни слова не говорила, Николаю. Так ей хотелось, чтобы он всегда рядом, всегда возле неё был, чтобы свой дом у них появился, всё своё, общее, чтобы бежать после работы и знать, что сейчас он придёт, не таясь, не стесняясь, к себе, к своей жене придёт… Ну а теперь что? У Вали в тот момент даже в глазах всё поплыло и голова закружилась по-настоящему, от водки никогда так не кружилась.
А Николай её обнял и сказал, что хоть уже, наверное, ищут его, но не найдут. Есть у него человек, который поможет: и спрячет, и денег даст. И уедут они с Валей далеко, и новую жизнь начнут, как будто ничего и не случилось. А Валя плакала и говорила, что так не бывает, чтобы не нашли. И ещё она видела, как ему страшно, и в первый раз не отпустила его от себя, повела к тётке Вере. Там они и провели ночь.
После этого Николай исчез. И недели две, не меньше, наверное, прошло, пока она его голос наконец услышала. Звонил он ей из Москвы, это всего четыре дня назад было.
Все те дни, пока он не позвонил, Валя сама не своя ходила. Она даже в милицию не побежала свидания просить, она знала, что скрывается он, прячется и от неё, и от всех, не найти ей его, нипочём не найти. И как он там трясётся от страха, как переживает, бедный, лапочка ненаглядная, как рвётся к ней, это только она одна на всём свете знает, потому что сама вся горит, мучится и мечтает о нём. Невозможно всё время так мучиться, так терзаться; умереть, кажется, легче — хоть исчезнет всё. Почему она такая несчастная, почему жизнь у неё не складывается, как у других людей? Только-только она поняла, что же это такое — любовь, только на путь в жизни стала, человеком себя почувствовала, поверила во что-то хорошее и красивое, как вдруг всё опять под уклон, всё кубарем пошло!
Но Николай совсем не такой, как все. Случайность это, должны же люди понять! Ну хорошо, на крайний случай пусть отсидит сколько положено. Она его ждать хоть до конца жизни готова, Николай может не сомневаться. Никто ей больше не нужен, смотреть она ни на кого не может. Она ему каждый день писать будет, на свидание к нему поедет на край света, — говорят, дают родственникам свидание. А она ему хоть сейчас женой станет, чтобы только свидание дали, могут же они расписаться, хоть он и в тюрьме…
Только лучше пойти и сразу всё сказать, чем всю жизнь скрываться, дрожать и ждать, что вот-вот придут за тобой. А то ещё твоё фото по телевизору покажут. Был такой случай. И тут уже от всех придётся прятаться — от всех людей. Разве это мыслимо? Разве возможно так жить? Нет, нет! Это нельзя выдержать. Надо пойти и признаться сразу. Как она просила его об этом, как умоляла, на коленях просто! А он после этого взял и пропал.
И вот теперь по телефону позвонил, из Москвы, и сказал, что всё, мол, будет хорошо. Что он задумал? Что ему посулили? Ведь он такой доверчивый, её Николай, он же всякому может поверить. А всякому верить нельзя, это она теперь твёрдо знает, это она уже на себе испытала. А вот Николай кому-то поверил. И она ничего уже поделать не может.
Вот Валя и не находила себе места все эти дни, и на душе у неё было неспокойно, всё напряжено, всё на пределе, и каждую минуту она чего-то ждала, какой-то новой беды.
В такой момент и повстречался ей Витька с компанией. И дала она им себя уговорить. Сил у неё не было больше всё думать и думать одной о своём горе, просто не было сил, и всё. Посидели они в ресторане, выпили. И Валя даже всплакнула — так ей себя стало жалко! И Николая тоже — сперва его, конечно. Ну а потом Витька хотел её с собой увести. Витька — он не только трус, он и тупой, как доска струганая: всё отскакивает, ничего внутрь, до души и до головы, не доходит. Это она ещё раньше поняла. А он и в этот раз ничего не понял, полез, чучело, как на плетень. «Ты, — говорит, — красивше прежнего стала». А у самого масло из глаз течёт. И тянет, конечно. Но она не пошла. Ей одна эта мысль противна была до тошноты. Она вдруг почувствовала, что скорей убьёт себя, чем пойдёт с Витькой. Она даже испугалась этой мысли, сама себе сперва не поверила. Но потом с какой-то радостью и отчаянием ощутила, поняла — убьёт: и Витьку убьёт, и себя. И Витька это, кажется, понял. Он вдруг посмотрел на неё трезвыми глазами и насмешливо спросил: «Что, померла Валюха-завалюха, так, что ли?» И Валя сказала твёрдо: «Померла». И ушла.
Вот сейчас и брела она одна по пустынным ночным улицам. Домой. Слёзы текли по щекам, она то и дело смахивала их рукой и не сразу поняла, отчего она плачет. Оказывается, от обиды — на Витьку, на всех людей. Они думают, что если нет сейчас рядом Николая, то уж можно и позволить себе с ней что захочешь, и обидеть по-всякому. Нет! Не позволит она! И от этой мысли на душе у неё вдруг стало легче; уже не жалость ею владела, а злость и упрямство, и слёзы сами собой просохли на глазах. Даже идти ей стало легче — так Вале по крайней мере в первый момент показалось.
Ну а на самом деле идти было трудно. Ноги дрожали, голова тихо и медленно кружилась, и Валю всё время сносило в сторону, а к горлу подступала тошнота. Ах, зачем, ну зачем только она пошла в этот проклятый ресторан? Ведь знала же, что этим кончится, наперёд всё знала. Она отталкивалась от стены какого-то дома или от забора, куда её вдруг сносило, и шатаясь тащилась дальше. Но если раньше ей было всё равно, в каком виде она окажется на улице, то сейчас ей было стыдно, невозможно стыдно, и она старалась обойти жёлтые пятна от фонарей на асфальте, старалась, чтобы никто её сейчас не увидел.
