— Ну хорошо. Можно с вами поговорить наедине?
Я отрицательно качаю головой.
— Нет. Этот товарищ приехал со мной из Москвы, — я указываю на Игоря. — А это начальник уголовного розыска Пензы. Они должны все знать. Так что наедине разговор не получится.
— Ну хорошо, хорошо! — взволнованно восклицает Николов. — Но секреты вы, по крайней мере, умеете хранить?
Я с удивлением смотрю на него и машинально отвечаю:
— Да, конечно, — но тут же с улыбкой добавляю: — Впрочем, смотря от кого.
— От моей жены, например!
— Да, тут вы гарантированы, будьте спокойны.
Я начинаю ощущать неясное беспокойство. Мне кажется, Николов собирается выкинуть новый фокус, и я почему-то не уверен, что мы сможем быстро в нем разобраться. Пожалуй, Николов не так прост, как это мне показалось вначале.
— Так вот… — торопливо произносит он, наваливаясь грудью на стол. — Так вот, — повторяет Николов и проводит ладонью по лбу, — если хотите знать, я никогда не жил в той гостинице, ни одного дня! И паспорт у меня украли сразу, как я приехал в Москву, в ресторане, на вокзале. А жил я все время… ну у одной знакомой, в общем. Если уж на то пошло, можете проверить! Я вам дам адрес. И жильцы соседних квартир подтвердят. Пожалуйста! И вы можете устроить новую экспертизу с моим почерком! И можете показать меня в гостинице! Ноги моей там не было!
Я ошеломленно смотрю то на него, то на Игоря и Рогозина. На их лицах такое же изумление, как и на моем. И тревога тоже.
Вот это номер! У меня нет сомнения, что Николов сейчас говорит правду. Значит, в гостинице по ею паспорту жил совсем другой человек, двойник этого Николова! А сам он все это время находился у своей приятельницы, боясь даже заикнуться о потере паспорта, и, так сказать, «срывал цветы удовольствия».
Глава 5. УБИЙСТВО
Итак, все предстоит начинать сначала. Весь поиск, все распутывание сложнейшего клубка. Степень опасности того неведомого человека намного возрастает. Жить по подложному, чужому паспорту — для этого надо иметь серьезные причины, не так ли? А пока что надо выяснить у Николова, на этот раз подлинного Николова, как же все-таки его паспорт попал к тому человеку, может быть, он какую-нибудь ниточку нам даст?
Между тем Николов заметно успокаивается: он чувствует, что мы ему верим и опасность оказаться замешанным в каком-то неведомом ему преступлении, кажется, миновала. Ну а грешок, в котором он признался, нас, очевидно, не интересует.
— Скажите, Иван Харитонович, — обращаюсь я к нему после минутного молчания, — как же украли у вас паспорт? Вы ведь даже помните, где именно это произошло?
— В том-то и дело, что помню. Прекрасно помню, — охотно подтверждает Николов. — На вокзале, в ресторане. Но вот как это случилось, ума не приложу. Я уже все перебрал, буквально все. Хотя… — он нерешительно умолкает. — Пожалуй… после того, что вы мне сообщили…
— Что же после этого?
— Видите ли, в поезде, на пути в Москву, я познакомился с одним человеком. Весьма, кстати, приличным, я бы даже сказал, интеллигентным и солидным.
— Он ехал тоже из Пензы?
— Нет. Из Куйбышева. Тут произошла забавная история. Подхожу я к вагону, а около него с каким-то неизвестным стоит мой приятель, он вернулся из Куйбышева. Ну обнялись, и он говорит: «Ваня, передаю тебе моего попутчика. Знакомьтесь. Скучать не будете». Вот так и получилось.
— А кто этот ваш приятель?
— Сева Страхович, мой сослуживец.
Я смотрю на Рогозина, и тот незаметно мне кивает. Взял, значит, на заметку этого Севу. А еще через минуту Рогозин выходит из кабинета.
— Ну когда поезд отошел, мы разговорились, — продолжает между тем Николов. — Он всякие забавные истории рассказывал. Перекинулись в картишки, коньячок у него с собой оказался. Словом, все было весьма приятно. А поезд в Москву пришел среди дня. Ну и решили мы на прощание вместе пообедать, тут же на вокзале, в ресторане. Посидели мы там часа два, хотя ресторан, конечно, не ахти какой. И вот, понимаете, паспорт… Боже упаси, я ни на минуту не думаю на Михаила Александровича…
— Он так себя назвал?
— Да, да. Именно так. Я, повторяю, не могу даже помыслить, что он… Да и как, сами посудите? Не мог же он в карман ко мне залезть? Выпили мы, кстати, самую малость.
— А почему вы думаете, что паспорт украли? — спрашиваю я. — И именно в ресторане? Может быть, вы его в поезде потеряли? Или там его и украли?
— Нет, нет, — убежденно возражает Николов. — Перед самой Москвой мне проводница вернула билет, и я его положил в бумажник. Паспорт был на месте. Это и я хорошо помню.
— Скажите, — вдруг вмешивается Игорь, — а вы с этим Михаилом Александровичем не условились продолжить знакомство? Не обменялись адресами, телефонами?
— Ну как же! Обменялись, конечно.
— Он москвич?
— Нет, он тоже приезжий. Дал телефон, где остановится. Представьте, — Николов разрешает себе усмехнуться, — тоже у приятельницы. Сам же он из Одессы. Одесский адрес мне и дал.
— У вас при себе его адрес? — интересуюсь я. — И тот телефон?
— Да, да. Одну минуточку.
Николов торопливо достает старенькую потертую записную книжечку с алфавитом и начинает перелистывать густо исписанные странички.
— Забыл, знаете, его фамилию… Сейчас… сейчас… На какую же букву я его записал?.. — бормочет он. — Тут нет… Тут тоже… А, вот! Зурих Михаил Александрович, он самый…
Николов диктует мне одесский адрес своего случайного знакомого и номер его телефона в Москве.
— А свой московский телефон вы ему дали?
— Дал, — конфузится Николов. — И даже предупредил, что хотя всем говорю, что останавливаюсь в гостинице, — он называет ту самую, где жил по его паспорту Зурих, — но на самом деле это частная квартира. На что он почему-то сказал: «Очень удачно». Что тут, собственно говоря, удачного, я, признаться, не понял.
Но мы понимаем.
— Разрешите взглянуть вашу запись?
— Пожалуйста. Вот она.
Николов передает мне раскрытую записную книжку и пальцем указывает на последнюю строчку. Так я и думал. Запись эта сильно отличается от других. Почерк размашистее, крупнее, небрежнее. Они за обедом, видимо, хорошо выпили. И новый знакомый сумел каким-то образом вытащить у Николова паспорт. Но паспорт был в бумажнике, бумажник во внутреннем кармане пиджака, а пиджак… Они сидели в ресторане два часа, обильный обед, много выпито…
— Скажите, — снова спрашиваю я, — вы за обедом снимали пиджак, не помните?
— Да. Очень жарко было и душно невыносимо. Мы оба сняли.
