— И тут же постарайся установить, кто он такой, убитый-то, откуда шел, от кого, к кому. И кто чего там, во дворе, видел. Словом, сам знаешь. Только ничего не пропусти. Ты ведь первым на месте происшествия окажешься. Тут каждая мелочь в случае чего может сработать.
Я знаю, почему Кузьмич все это мне говорит. Осмотр места происшествия не самая сильная моя сторона. Я лучше умею и, кстати, больше люблю делать другие вещи. Кузьмич это прекрасно знает и беспокоится.
— Ну что? — оглядывает он нас — Вроде бы обо всем договорились? Как это он говорит? — Кузьмич, усмехнувшись, кивает на меня. — Других идей нет?
— Дай бог, с этими справиться, — смеется Петя.
Мы выходим из кабинета Кузьмича. В коридоре торопливо и сосредоточенно закуриваем. Каждый из нас занят своими мыслями и понимает, что надо торопиться, всегда в таких случаях надо торопиться. С каждой минутой обстановка как бы «остывает» — следы, память людей, кто-то может уйти или уехать, что-то выбросят, что-то сознательно уничтожат. Словом, надо торопиться.
Петя Шухмин отправился на проспект Мира. Машины не оказалось, и он поехал на троллейбусе по бывшему Садовому кольцу. Шухмин, хотя и был коренным москвичом, уже не мог помнить тенистых бульваров, опоясывавших вторым зеленым кольцом центр города. На его памяти Садовое кольцо, как его до сих пор называют москвичи, всегда было необъятной и шумной асфальтовой магистралью, самой, наверное, напряженной в городе. Вообще, как истинному горожанину, непрерывная людская суета вокруг, лязг, грохот, гудки и урчанье бесчисленных машин Пете не мешали, наоборот, он чувствовал себя в родной стихии, она не давала ему расслабиться, рассеяться, держала все время в напряжении и как бы вливала энергию. Ведь Петя на улице никогда не отдыхал, здесь он всегда работал, порой даже бессознательно.
Вот и сейчас Шухмин ехал в полупустом троллейбусе — утренний поток пассажиров уже схлынул — и думал, как ему начать действовать, приехав в тот дом. Но одновременно, по чисто профессиональной привычке уже, он все время приглядывался к тому, что происходит вокруг, цепляясь взглядом за каждую, казалось бы, мелочь и почти автоматически оценивал ее. Вот идет женщина, чем-то она расстроена, кажется, глаза красные, плакала, наверное. Немолодая, скромно одета, торопится. Слишком уж она торопится и по сторонам не смотрит. Не случилось бы чего… Мужчина идет, приезжий, конечно, меховая шапка на нем какая-то необычная, вроде малахая, с Севера небось, тогда при себе, возможно, немало денег, а он по сторонам зевает и, конечно, в ресторан охотно пойдет, если кто предложит. Ну, а там… Часовой магазин, фирменный. Интересные часы появились… А это кто? Гляди, пожалуйста, — Сенька! Похудел, оброс. Значит, снова в Москве? Быстро, однако, освободился на нашу голову. Небось у Маруськи живет. У нее на квартире его и брали тогда. Нет, скорей всего, он новую нору нашел. Ох, через пять минут он непременно с тем приезжим столкнется! Интересно бы посмотреть. Да, надо будет ребятам сказать, что Сенька вернулся…
Вот так и катил Шухмин по бывшему Садовому кольцу. На Колхозной площади он пересел на другой троллейбус, который шел уже по проспекту Мира. Тут ехать пришлось уже совсем недолго. Остаток пути Петя проделал пешком и, наконец, достиг нужного дома.
Поднявшись на лифте, он прежде всего позвонил в интересовавшую его квартиру. Подождав, он позвонил еще раз, понастойчивей. Однако, как Петя и ожидал, дверь ему никто не открыл. Квартира была пуста.
Тогда он позвонил в соседнюю, ту самую, по стене которой я вчера вечером колотил табуретом. Тут дверь открылась мгновенно, едва Петя прикоснулся к звонку. Словно кто-то стоял и ждал, когда он позвонит.
На пороге появился полный, невысокий человек в голубом махровом халате, тонкий венчик седых взъерошенных волос окружал большую розовую лысину. За сильными стеклами очков расплывчатые, водянистые глаза с любопытством смотрели на Шухмина.
— Милости прошу, голубчик. Милости прошу, — быстро и деловито сказал человек, не дав Пете даже раскрыть рот и представиться.
— Что это вы постороннего человека так к себе приглашаете? — укоризненно спросил Шухмин. — А вдруг…
— Помилуйте! Вы же из милиции, если не ошибаюсь?
— Ну, допустим, в данном случае вы действительно не ошиблись.
— Не допустим, а точно. Я в таких случаях, имейте в виду, никогда не ошибаюсь, — весело объявил толстяк и, отступив в глубь коридора, добавил: — Прошу.
Петя, пожав плечами, перешагнул порог.
В передней, закрыв за ним дверь, толстяк протянул ему руку и представился:
— Артемий Васильевич Белешов. На бюллетене сейчас, — добавил он извиняющимся тоном.
Шухмин тоже назвал себя. Но Белешов строго спросил:
— По званию как?
— Старший лейтенант, — почему-то смутившись, сказал Петя.
Затем Белешов провел его в комнату, усадил на диван возле низкого журнального столика, на котором лежала, видно, только что развернутая газета, и, усевшись в глубокое кресло напротив, сердито сказал, сцепив на животе пухлые розовые руки:
— Все думаю, понимаете, насчет вчерашнего. Это что ж такое делается? Нарушение основ, я так полагаю. Привлекать надо. Без разговора, понимаете! Распустились. Мы вот либеральничаем, понимаете. А тут надо, чтобы земля горела у них под ногами! — Он решительно взмахнул кулаком. — Мало на улице — они в чужих квартирах… А почему ваш человек открыть не мог?
— Они снаружи ключ в замок сунули и бородку сломали.
— Смотри пожалуйста. Додумались, а? Это какую голову надо иметь! Я, знаете, сам тоже к интеллигенции принадлежу. К рабочей, конечно, А гнилая, она вот где у меня, — он энергично похлопал себя по жирному загривку. — Серьезно говорю.
— А вы где работаете? — поинтересовался Петя.
— Директор, — со скромной гордостью ответил Белешов. — Дом культуры у меня. Хозяйство — во, не обхватишь, — он развел в стороны руки. — Зал на тысячу сто человек. И одной художественной интеллигенции пруд пруди. Дирижеры, режиссеры, понимаешь, артисты, солисты. Я вот на этом деле двадцать два года, не ус моржовый, а? И такое сделал насчет ее заключение. Как до третьего поколения она доходит, так уже никуда. Сначала начинать надо. Вот, допустим, сам — ничего не скажу, нормально. Старается, не пьет, создает что надо, ему аплодисменты, почет и все такое. Сын, я скажу, уже не то. Больше закладывает, чем создает. Ну, а внука уже только в тюрьму, ей-богу. Вот такие, я скажу, по чужим квартирам и шарят. Как вчера, допустим. Верно?
Шухмин счел за лучшее не вступать в дискуссию, хотя оригинальная теория хозяина квартиры сочувствия у него не вызвала.
— Ну, а хозяина квартиры не знаете? — решительно переменил он тему разговора, поняв, что его собеседник самостоятельно к этому вопросу перейдет не скоро от таких глобальных проблем.
— Так я ж вам и про него тоже сейчас мнение высказываю, — энергично подхватил Белешов. — Это же не художник, а так, неизвестно что. Отец вот, говорят, это мастер был, заслуженный деятель. А этому я как человеку говорю: «Игорь, создай мне панно для верхнего фойе, озолочу». — «Нет, говорит, я на натуру сейчас езжу». А? Придумал, понимаешь, себе словечко, чтобы за него прятаться!
