— Где именно? — спрашиваю я.
— Допустим, в центре. На улице Горького. Перед Центральным телеграфом.
— Когда?
— Через час, если вам удобно. Сейчас… половина пятого.
— Да. Сейчас половина пятого, — подтверждаю я, взглянув на часы. — Согласен. Через час. Как мы узнаем друг друга?
— Узнаю вас я. И подойду, если… все будет тихо вокруг вас.
— Не беспокоитесь, — усмехаюсь я.
Ишь ты! Какой осторожный господин. Мне только не очень нравится, что он меня знает, а я, видимо, его нет. Это уже, выходит, кое-какое у него преимущество. А я люблю начинать игру во всяком случае на равных условиях. Но это, к сожалению, не всегда удается.
Я мысленно перебираю все законченные и незаконченные дела, по которым может произойти такая встреча, и, конечно, прихожу к выводу, что она может произойти по десятку поводов. Остались, например, некоторые неясности по недавно законченному нами делу, а на свободе кое-какие личности продолжают суетиться, и некоторые из них меня знают. То же происходит и еще по одному непростому делу, даже я бы сказал, неожиданному, в области, как мы полагали, вовсе не «криминогенной», то есть не чреватой преступлениями. Как-нибудь я об этом деле расскажу. Наконец, мы сейчас вместе с уехавшим в командировку моим другом Игорем Откаленко подбираемся к одной потенциально весьма опасной группе и, увы, только что сделали крайне неосторожный шаг. И теперь подобный звонок вполне может последовать и оттуда. Вот это было бы очень неприятно.
Словом, гадать бессмысленно, проще всего подождать час. Кстати, может быть, вернулся наконец Денисов?
Я звоню ему, но никто не отвечает. Досадливо бросаю трубку и тут же снова хватаюсь за нее и набираю новый номер. Нет. Кузьмич тоже куда-то ушел. Интересно, он дозвонился в госпиталь? Впрочем, я это могу превосходно сделать и сам, даже лучше его. Ох, у меня уже немало знакомых в этих безрадостных местах, и в частности, в нашем госпитале.
Набираю длинный городской номер и, когда мне отвечает мелодичный девичий голосок, осведомляюсь:
— Это Лена?
— Да. Кто говорит?
— О, как я удачно попал, — вполне искренне радуюсь я. — Это Лосев, такой длинный-длинный, несчастный пижон из угрозыска. Может быть, остался в памяти?
Лена смеется.
— Чего это вы на себя наговариваете? Кавалер что надо. Вы, конечно, насчет Шухмина интересуетесь?
— Нет. Я насчет Пети. Знаете такого? Толстого-толстого, несчастного…
Лена снова смеется. И по ее беззаботному смеху я уже догадываюсь, что Петя в порядке, в относительном, конечно, порядке, но все же.
Так оно и оказывается.
— На той неделе встречайте, — говорит Лена.
— Непременно. С цветами. Конечно, для вас.
— Придется с этим подождать до весны, — вздыхает Лена.
— Леночка, вы недооцениваете нашу фирму. Мы все можем, если захотим.
Некоторое время мы еще болтаем, и Лена сообщает мне всякие дополнительные сведения о Пете, которыми справочная обычно не располагает. Мне ясно, что Лена сегодня сама забегала к нашему другу. Кроме того, она охотно берется передать от меня привет и всякие туманные слова, из которых Петя поймет, что дела развиваются нормально и даже есть кое-какие успехи. Очевидно, Лена собирается еще раз посетить Петра. С ее стороны это очень чутко.
Мы заканчиваем разговор, и я смотрю на часы. Пора, однако, двигаться. До телеграфа я, пожалуй, пройдусь пешком, и еще останется минуты три, чтобы приглядеться со стороны к месту встречи.
На улице холодно и вьюжно. Правда, таких сумасшедших холодов, как в декабре, уже, слава богу, нет. Они же доходили до сорока градусов! Для Москвы эта невиданная температура оказалась прямо-таки стихийным бедствием. Лопались отопительные трубы, кое-где родители с детьми ночевали в школах, возникли было перебои со снабжением, опаздывали газеты, а нам прибавилось работы, как ни странно.
Словом, сейчас ничего похожего нет. Просто легкий морозец и метель. Пройтись даже приятно. На город опустились сумерки. На высоченных мачтах фиолетовыми бутонами начинают раскаляться мощные светильники.
Я подхожу к телеграфу ровно за три минуты до условленного срока, не переходя узкую проезжую часть улицы Огарева, напряженно вглядываюсь в толпу людей возле здания телеграфа и на красивой площадке между двумя старинными фонарями, к которой ведет от тротуара широкая, с двумя каскадами мраморная лестница. Нет ни одного знакомого лица. Да и видно-то плохо. Остается только выйти на условленное место и ждать.
Так я и делаю. Впрочем, ждать приходится совсем недолго.
Ко мне подходит невысокий пожилой человек в темном пальто с пушистым меховым воротником и в шапке из того же меха. На шее повязано ярко-красное кашне. И лицо его тоже красное от ветра и холода. Брови и усы в морозном белом инее.
— Здравствуйте, Виталий Павлович, — хрипловато произносит он.
— Здравствуйте, — сдержанно отвечаю я.
Секунду мы внимательно рассматриваем друг друга.
— Не согласитесь ли перейти дорогу и посидеть за столиком? — спрашивает незнакомый мне человек.
Да, абсолютно незнакомый, в этом я сразу убеждаюсь. С этим человеком я никогда не встречался. Но… что-то в его внешности меня все же настораживает.
— Отчего же, — соглашаюсь я. — Тут, конечно, не поговоришь.
Мы спускаемся по широкой лестнице, переходим улицу и через минуту оказываемся в двухэтажном застекленном кафе.
Освободившись в гардеробе от пальто и шапок, мы снова исподтишка, пытливо оглядываем друг друга. Незнакомцу лет за пятьдесят, пожалуй, одет солидно, манеры тоже солидные, уверенные и энергичные. Взгляд из-под густых бровей умный, слегка ироничный, мне такой взгляд обычно нравится.
Мы усаживаемся за столик и закуриваем. Эта дурная привычка создает, однако, благоприятную обстановку для начала непростого разговора, который, видимо, нам предстоит.
— Как прикажете мне вас называть? — осведомляюсь я.
— Допустим, Иван Иванович, — усмехается мой собеседник.
— Не пойдет, — решительно возражаю я.
— Почему же?
— Во-первых, у нас оказываются неравные условия, вы-то знаете, как меня зовут. А неравные условия не обещают доверительного разговора, сами понимаете. Но главное даже не в этом, — я с улыбкой машу рукой. — Иван Иванович — очень уж банально и нарочито. Называя вас так, я каждый раз буду невольно улыбаться. А при серьезном разговоре это неуместно. Как вы считаете?
Мой собеседник усмехается. При этом седые стриженые усики его приподымаются, обнажая влажные, ровные, прямо-таки перламутровые зубы, явно вставные.
— А с вами приятно беседовать, — говорит он. — Что ж, будь по-вашему. Меня зовут Павел Алексеевич.
